Я болтал на всяческие отвлечённые темы, пил несладкий чай и пытался морально подготовить себя к тому моменту, когда мне надо будет достать свою рукопись и показать её своим знакомым. Одна фраза: «А не хотите ли взглянуть на мою писанину?» – стоила мне просто нечеловеческих усилий. Я обливался по́том, когда произносил восемь несложных слов.
Но вот первая попытка позади, и мне ответили согласием. Ознакомившись с текстом, глава семейства взглянул на меня с удручённо-озадаченным видом, словно не зная, что ещё можно ожидать от такого человека, как я. Потом он с женой о чём-то долго шептался на кухне, после чего вернулся ко мне.
Мы снова заговорили на отвлечённые темы, обсуждая погоду и международное положение, и я потерял бдительность. Жена его вернулась чуть позже – она с кем-то разговаривала по телефону, – и вроде бы ничего не предвещало беды. Лишь раз я напрягся, когда меня спросили, с каких это пор принято ходить в гости в пять утра, но потом снова расслабился, объяснив это тем, что у меня нет часов, и вообще я в последнее время потерял ощущение дня и ночи.
Думаете, они подарили мне часы? Как бы ни так! Через полчаса в дверь постучали, а затем я оказался в фургончике с красным крестом, намалёванным с внешней стороны.
Обещали отобрать рукопись. Они это сделают, уж будьте уверены, но пока у меня осталось несколько минуток, я собираюсь использовать их с толком.
В последние несколько часов я ощущаю, что силы, заключённые во мне, приходят в движение. Уже пару раз у меня ручка выпадала из рук, но, скорей всего, это не из-за усталости, хотя и из-за неё тоже, но, вместе с тем, я терял сознание, и совершенно не помню, что со мной происходило за это время. Когда я приходил в себя, то у меня очень болели все конечности, а голова просто раскалывалась.
Я чувствую, что всё глубже и глубже погружаюсь в мир видений, и это пугает меня не меньше чем всё остальное. Оба голоса – и Дракона, и Последнего Пророка – мне уже изрядно надоели, и я молюсь, чтобы это всё поскорее закончилось. Никто не может знать, как тяжело находиться в той ситуации, в которой оказался я.
Уже в третий раз я потерял сознание, а когда пришёл в себя, то обнаружил, что моя правая рука разбита в кровь, а на внутренней обшивке автомобиля видны чёткие отпечатки моих кулаков. Теперь уж совершенно точно у меня отберут мою писанину, и я не смогу, не успею…
Машина остановилась. Сейчас придут те крепкие парни в белых халатах, которые меня сюда грузили, и препроводят на новое место жительства. Но больше всего меня пугает не это, а то, что мне в голову, ко всему вдобавок, запихнули кусок льда, и теперь он там плавится…
Ну, вот и всё. Если кто-то когда-то это будет читать, пусть знает, что я ни о чём в своей жизни ни жалею. Каждая секунда, прожитая мною, прожита не зря. Быть может, человечество сможет ещё повернуть на другой путь и обрести спасение. Я…
* * *
Теперь Колины глаза не были наполнены ни красным, ни голубым сиянием, но также они не были и тускло-серыми, а стали серебряно-стального цвета, причём, без зрачков. В пору было и удивиться, и ужаснуться.
– Что с Вами творится, Коля? – спросил Актаков.
Новый пациент, в который раз, с интересом рассматривал своего лечащего врача. Только теперь в его взгляде не было ничего человеческого. Так могла бы смотреть змея на свою жертву перед тем, как полакомиться ею. В глазах плескалась ртуть, изо рта то ли ощеренного, то ли искривлённого судорогой не доносилось ни звука, если не считать полувсхлипы-полувздохи, которые, при желании, можно было принять за учащённое дыхание.
