– Это очень сложно, – сказала она.
– То есть вы хотите сказать, что это меня совершенно не касается.
– Напротив, я знаю, насколько это тебя касается. – Она вздохнула и села. – Ладно, не будем притворяться, что это у нас случайный разговор на крыльце. Ты пришел сюда разузнать про Питера. Самым легким ответом было бы сказать, что мы ничего не знаем. Он никогда не говорит никому того, что человек хочет знать, если не считает это для себя полезным.
– А какой был бы трудный ответ?
– Мы скрывались от детей с самого начала, – сказала она. – И вряд ли нас может удивить или возмутить то, что они с самого раннего детства научились быть скрытными.
– И что вы скрываете?
– Мы детям своим не говорили, так почему я тебе должна говорить? – И она тут же сама ответила на свой вопрос: – Были бы здесь Валентина и Эндер, думаю, им бы мы сказали. Я даже пыталась объяснять Валентине, пока она не уехала к Эндеру туда… в космос. У меня это очень плохо получилось, потому что раньше я никогда не пыталась сказать это словами. Давай я просто… давай я сначала… скажу так: мы собирались рожать третьего ребенка, даже если бы МЗФ нас об этом не просил.
Там, где вырос Боб, с законами об ограничении рождаемости не очень считались – уличные дети Роттердама были лишними людьми и отлично знали, что по закону никто из них не должен был родиться, но, когда голодаешь, трудно сильно переживать по поводу того, будешь ли ты учиться в самой лучшей школе. И все же, когда законы были отменены, он прочел о них и понимал, что значило решение Виггинов завести третьего ребенка.
– И зачем бы вы это сделали? Это принесло бы вред всем вашим детям. И сломало бы карьеру каждого из вас.
– Мы очень старались не делать карьеры, – ответила миссис Виггин. – И не с карьерой нам было бы страшно расстаться. Это была не карьера, а просто работа. Понимаешь, мы люди религиозные.
– В мире полно религиозных людей.
– Но не в Америке, – сказала миссис Виггин. – Здесь мало фанатиков, которые пойдут на такой эгоистичный и антиобщественный поступок, как завести больше двух детей ради каких-то завиральных религиозных идей. И когда Питер в младенчестве показал такие потрясающие результаты тестов и его взяли на заметку, для нас это было крушение. Мы хотели быть незаметными. Хотели исчезнуть. Мы были очень выдающимися людьми когда-то.
– Меня удивило, почему родители таких гениев сами не сделали заметной карьеры, – сказал Боб. – Или по крайней мере не заняли заметного положения в обществе интеллектуалов.
– Общество интеллектуалов! – презрительно произнесла миссис Виггин. – Американское общество интеллектуалов никогда не было особенно блестящим – или честным. Это овцы, безропотно следующие интеллектуальной моде десятилетия и требующие, чтобы все шли за ними шаг в шаг. Каждый должен быть открыт и толерантен по отношению к тому, во что они верят, но боже упаси их когда-нибудь согласиться, даже на миг, что кто-то, кто с ними не согласен, может хоть как-то быть рядом с истиной.
В голосе звучала горечь.
– Я слишком желчно говорю, – заметила она сама.
– Вы жили своей жизнью, – сказал Боб, – и потому считаете себя умнее умных.
Она чуть напряглась.
– Да, такой комментарий помогает понять, почему мы никогда ни с кем не обсуждали своей веры.
– Я не собирался язвить, – сказал Боб. – Я считаю себя умнее всех, с кем сталкивался, потому что я жив. И должен был бы быть глупее, чем я есть, чтобы этого не понять. Вы по-настоящему религиозны, и вам неприятен факт, что вы скрываете свою религию от других. Это и все, что я сказал.
