Гарпунов, обойдя дом со всех сторон, понял, что писавшая заявление, конечно, бывала в нем.
Он оглядывал газон, где происходила «первоначальная попытка овладения мной», – трудно представить, что кто-то, даже пьяный и сжираемый страстью, даже глубокой ночью, но при ясном фонаре станет «овладевать» сопротивляющейся женщиной прямо здесь.
Когда он садился в машину, со стороны дома, утирая лицо полотенцем, появился тщедушный седой человек, одетый в тренировочный костюм, прошел мимо него к старенькому голубому «фольксвагену» и открыл крышку багажника.
Гарпунов прикрыл дверь машины и подошел к человеку, к тому времени разжегшему в багажнике спиртовку и греющему на ней кофейник.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – пожилой не выказывал беспокойства.
– Я знаю, что дом этот опечатан, а вы как-то расхаживаете.
– Я в дом не заходил, – заметил мужчина, доставая из тряпичного мешка хлеб и сыр, – там, сзади, есть кран для поливок и на пожарный случай, я там воду беру. А также туалет для приходящих рабочих.
– А вообще вы что здесь делаете?
– Живу здесь. А вы, наверное, из полиции?
– В точку!
– Ну-ну.
– Нет, мне интересно, где живете?
– В машине, у ворот господина архитектора.
– Ничего не понимаю.
– А ваши одно время интересовались. Полиция. Приезжали, пытались выкурить. Господину Жнецу не нравилось видеть меня каждый день. А ничего не сдела-а-аешь, приходится. Все по закону. Стоянка разрешена. Хотели знак поставить. А я в переулке ставить буду. Да и им самим невыгодно: тут, бывает, мно-о-ого важных машин останавливается. К нему же приезжают.
– А почему бы вам дома не жить, к примеру?
– Нет у меня его. Милостью господина архитектора. Жнеца.
– Что ж, он вас, как лиса зайца, выгнал?
– Нет, все сейчас сложнее и проще. – Мужчина со сноровкой сварил кофе, намазал хлеб маслом слоем, подразумевающим большое здоровье, откусил край булки. – Он председатель экспертного совета по историко-архитектурному наследию в нашей мэрии. Знаете, что это такое?
– Нет, понятия не имею.
– Вот они выносят заключение: дом, подлежащий сносу, имеет какую-нибудь историческую ценность или какую-нибудь другую – или нет. Я жил в доме на улице Караваевской, туда, ближе к лугам. И там начали строить поселок особняков вроде этого. Как будто каким-то калечным военнослужащим, не знаю. Мой дом – под снос, там еще, конечно, подпало восемь других. Ну, частный сектор.
– Так что, квартиры не дали или там в очередь не поставили?
– А на кой мне квартира? Мне ее не надо. В этом доме, я точно знаю, жил еще мой прадед, была у него первая конфекционная лавка в городе. И он в этом доме рожден был, его матушка, то есть моя прапрабабка, тоже, написано, там родилась. Знаете, что такое конфекция?
– Кондитерское что-то, наверное.
– Конфекция – это кружева, манжеты, платья, юбки. Кондитерское! Пожалуй!
– И теперь вы претендуете на дом господина Жнеца?
– Плевать я хотел на его дом. Мне мой нужен был, который единственный.
– Так снесли его?
– Снесли.
Губы старика-спортсмена задрожали.
– Так ведь ничего уже не сделаешь, отец.
– Вот я ему это и напоминаю: ничего не сделаешь, все непоправимо.
Он отряхнул крошки с руки, захлопнул багажник и сел в машину на водительское сиденье. Игорь понял, что разговор закончен, и тоже пошел к своей машине. И тут, уже почти устроившись на сиденье, он все-таки поднялся и вернулся к голубому «гольфу».
Не глядя на него, хозяин машины опустил стекло.
