Покрывало скользнуло на затылок, и я увидел длинные ресницы, нежный румянец щеки и матово-шелковистую кожу на виске.
Она подняла на меня взгляд, пробирающий до пяток.
Ох и глаза! С такими и огнива не надо, только и гляди, чтобы пожара не случилось!
Я шумно втянул носом воздух и тут же ощутил щекотание в груди. Нет, не прошло наваждение. Александра засела в моих мыслях настолько, что и клещами не вытащишь.
– Владимир, что случилось? – тихо спросила она, и я отметил, что впервые услышал от нее свое имя.
В ответ на ее обеспокоенный взгляд я покачал головой.
– Пойдемте, не стоит вам здесь оставаться, – сказал, протягивая руку и открывая дверь.
Александра нагнулась, чтобы не удариться о притолоку, и вошла внутрь.
Иван по-прежнему лежал без сознания. Лоб его был покрыт крупными каплями пота, из-под неплотно прикрытых век поблескивали ничего не видящие глаза.
Мальчик был совершенно неподвижен, лишь судорожно вздымалась от неровного дыхания грудь. Александра осторожно коснулась его влажного лба.
– Неужели мой брат не поправится? – она в отчаянии взглянула на меня.
– Не теряйте надежды! Все еще обернется к лучшему. Ваш Иван – настоящий боец! – ответил я.
Александра бессильно опустилась на стул. Тягостное молчание, царившее в комнате, путало мысли.
Через некоторое время дверь осторожно приоткрылась, и вошла Маланья. Она то и дело принималась охать и причитать.
Подойдя к мальчику, женщина поправила одеяло, подложила подушки, сменила холодный компресс.
Она утирала слезы и причитала:
– Зоренька, кормилица, как же так!
В этот момент в избу вошел смурной Тимофей Ильич и строго глянул на жену.
– Ну чего встала?! Стол накрывай! Гостей кормить надобно, – гаркнул он.
– Ой, что ж это я! Сейчас я, живенько, – Маланья вскочила, будто девушка молодая и закружила по комнате, собирая на стол.
После обеда Тимофей Ильич с сыном ушли, Александра осталась возле брата, а мы с Никифором решили прогуляться по округе и найти ту самую дорогу, по которой ехал мужик на телеге.Дождь продолжал идти, но уже не такой сильный, превратившись скорее в морось.
Мы дошли до леса и побродили вдоль опушки около четверти часа, пока не услышали лошадей. Они фыркали, негромко ржали и били копытами.
– Что-то кони нервничают, – сказал Никифор, прислушиваясь.
Мы пока ничего не видели, и оставалось только догадываться, что беспокоило животных.
– Подойдем тихо, чтобы нас не заметили, – предложил я.
Деревья – березы, клены, ясени – росли близко друг к другу, их редеющие кроны уже начали окрашиваться в цвета осени.
Мы с Никифором крались вперед, почти соприкасаясь плечами, и старались держаться ближе к стволам, чтобы в случае чего, спрятаться за ними.
Сначала послышались мужские голоса. Потом в ноздри ударил запах: он напоминал вонь разделываемой туши, только еще хуже. Пришлось даже прикрыть ладонью рот и нос, чтобы не ощущать запаха гнили, которую обнаружили деревенские жители.
Мужчины стояли на тропе полукругом, спинами к нам. Хозяйский сын Пахом возвышался над всеми. Его рыжие волосы торчали в разные стороны – как будто у него на голове горел маленький костер. Тимофей Ильич стоял рядом с ним.
– Хочу поглядеть, на что они смотрят, – сказал я, желая подобраться поближе.
Мой шепот пощекотал Никифору ухо, и он, позеленевший от смрада, сморщил нос и кивнул.
– А я, ваша Светлость, не хочу. Воняет здесь ужасно, – буркнул он.
– Ну и ладно. Оставайся, я один пойду, – огрызнулся я.
