Анна представила себя на приеме у психолога Леры, содрогнулась и навсегда закрыла для себя тему «что со мной не так».
– Что-что… Да ничего, не везет просто. Прорабатывать детские травмы жизни не хватит, проще подождать. После долгой череды неудач обязательно срываешь джекпот – закон жизни.
– Психология игрока, – презрительно фыркнула Лера. – Нет, я не говорю, что так не бывает. Но ты ж как мужик из анекдота, хоть бы лотерейный билет купила! А то ведь всю жизнь прождешь.
Перегоны между станциями оказались короткими, и через двадцать минут Анна доехала до конечной. «Cais do Sodre», – прочитала она на табличке, вокзал, стало быть. Народу здесь было побольше, человек двадцать. Анна поднялась на поверхность и пошла к реке – без какой-либо цели, просто побыть у воды.
Вода была ее утешением и медитацией с самого детства. Деревня, где росла Анна, затерялась в псковских лесах и могла бы считаться красивой, если бы не ветшающие с каждым годом останки некогда богатого колхоза, появившегося в этих местах еще в тридцатые годы прошлого века.
К пятидесятым среди ладных крестьянских домов выросли коробки из силикатного кирпича – как дюралевые зубные протезы, уродливые и чужеродные. А вокруг длинные приземистые фермы для скота, которые в начале века нового выглядели так, словно их бомбили: разрушенные стены с торчащей арматурой, обвалившаяся крыша…
Колхоза не стало, деревня опустела. Все, у кого была хоть малейшая возможность уехать, уехали. Самые везучие в Петербург и Москву, люди попроще в Псков, а остальные в Опочку – все-таки райцентр.
«Из крупного рогатого скота остались корова Зорька и алкаш Борька», – зло шутила мать, за что пару раз ее легонько побила Борькина жена, что, впрочем, никак не отразилось на частоте совместных попоек.
Нравы в деревне царили простые как вилы – универсальный способ решения любых местных проблем. За вилы хватались «по пьянке» и «по трезвянке», и каждый раз их появление, подобно герольду, предвещали дикие крики, разносящиеся по всей округе.
Заслышав этот набат, маленькая Анна убегала к озеру и сидела там, спрятавшись под густыми ивами. Вода вбирала и гасила звуки деревенской баталии, успокаивала, а еще, если что, всегда можно утопиться. Но этот, как теперь говорят, лайфхак, открылся Анне после прочтения карамзинского шедевра сентиментализма.
Имелось у нее и еще кое-что заветное, но вспоминать об этом Анна не любила – болело и по сей день, спустя четверть века. А вот вода… В Москве она не такая. Неправильная. А может, просто жизнь не такая, неутешительная. Сколько ни ездила Анна по прудам и набережным, но того детского чувства покоя так и не нашла.
И вот теперь, обогнув здание вокзала, она приближалась к Тежу. Еще не увидев реки, Анна ощущала ее присутствие – как иные люди чуют присутствие дикого зверя. Она шла вперед, не глядя по сторонам и не замечая города вокруг. Закрытые кафе, железные стулья, скованные цепью и привязанные к сиротливо торчащему посреди сада Гамейру киоску, грозно глядящий герцог Терсейра на площади своего имени – все это осталось у нее за спиной. Она шла к могучей живой сущности, что вздыхала и волновалась за серым парапетом набережной.
Небо, набухшее дождем, сделало воды Тежу серо-голубыми, оттенка голубиных перьев. Анна вдохнула густой влажный воздух и пошла по набережной вверх по течению реки. Отлив обнажил каменные плиты, поросшие пушистыми зелеными водорослями. Спустившись к самой воде, Анна окунула руку в Тежу и зажмурилась. Вода струилась по коже ласково и доверчиво, мягкая, неуловимая, всемогущая.
