Я спросил, не хочет ли – как? Одиль? рад знакомству! – не хочет ли Одиль поужинать? Одиль авторитетно заверила, что от дармовой еды никто не отказывается, хотя она, Одиль, не из тех, кто потерял стыд и совесть, чтоб я не беспокоился.
Смысл последней фразы я понял, когда Одиль привела меня в свою мансарду. С неимоверной быстротой она разделась и юркнула в постель:
– Ну иди же…
Идти куда? Эх, сейчас бы на маневры с эскадроном! Привычно и спокойно…
Я снял плащ, отстегнул саблю.
– Так и думала, военный или полицейский, – прокомментировала Одиль. – Взгляд строгий.
Сумерки, льющиеся из окна, помогли мне преодолеть робость. Я скинул одежду.
– Что ты лежишь как бревно? В атаку, офицер!
– Я был ранен, я не знаю, – забормотал я в замешательстве, но оказался в умелых руках, и скоро подо мной попискивало что-то мягкое, теплое.
На улице зажгли фонарь, окно чуть освещало мансарду, я заметил, что Одиль лежит с закрытыми глазами, а на лице довольная гримаса. «Давай, офицер, работай», – требовала Одиль, и я исправно работал, здорово разогрелся. Вообще, по здравом размышлении это не самая тяжелая работа, бывает и похуже… Весьма приятная работа… Что же дальше? И вдруг – ой-ой-ой – я не удержался, из меня потекло.
Одиль вскрикнула и как будто потеряла сознание.
Какой конфуз!
Какой позор!
Одеться и бежать от стыда!
Но так поступают жалкие трусы. Надо хотя бы извиниться…
Одиль открыла глаза. Я извинился. Одиль не поняла. А когда поняла, начала хохотать как сумасшедшая:
– Это же и есть любовь!
Это любовь? Я полагал…
Ночь прошла под знаком ликвидации моей половой безграмотности.
Одиль находила, что у меня «гусарский клинок» (сохраняю ее жаргон), и попросила взять ее par derriere, дескать, женщины хоть и кричат при этом, но так им больше всего нравится, нравится, когда их «дерут», и чтоб я это учел на будущее, просто не у многих мужчин получается.
Объяснить экспозицию? Нарисовать схему?
Я смог. Получилось. Она орала. Снизу в потолок стучали соседи.
– Как хорошо ты меня «отодрал», – сказала Одиль, и мы с ней провалились в небытие, заснули рядом, вповалку, как солдаты после изнурительного сражения.
Примерно такой же урок повторился с Софи. Софи явилась на свидание вместо Одиль, объяснив, что подружку приревновал ее постоянный кавалер. По глазам Софи я догадался, что Одиль меня горячо рекомендовала и ей не терпится. Что ж, смена караула, как в казарме. Я не возражал. К тому же фигура Софи была похожа на гитару, то есть излишество форм. И это прибавило мне пылу. После легкой разминки я положил ее навзничь («Нет, нет, нет», – заверещала Софи) и всадил свой «клинок».
Non, non, non… Tu es fou? Non… Vas-у! Encore! Ещё!
Выйдя наутро от Софи, я был убежден, что овладел наукой покорения женщин. Оставался лишь вопрос: зачем мне это надо? Разумеется, любой урок впрок, и обходной маневр, подсказанный мне подружками, теоретически переосмыслив, можно было использовать и на плацу. Однако в армии каждый сержант и так знал, что лучшая атака – это атака в тыл противнику.
* * *
Я сидел на площади Святой Екатерины. Квадратный каменный колодец сохранял еще тепло весеннего дня, поэтому публика предпочитала столики, выставленные у дверей кофейни и рыбного ресторанчика. Только что зажгли четыре газовых фонаря на столбах, и площадь преобразилась, стала похожа на большую уютную залу, где все расположились по-семейному. Вечер обещал быть приятным… Допивая вторую чашку кофе и вытянув ноги, гудевшие после пятичасовой ходьбы, я лениво-лениво думал, что, мол, дескать… и так далее:
