Теневия. Зов мрачной судьбы - страница 3

Может, поэтому, поступив туда, куда мечтала, я дала себе слово измениться. Стала чуть более открытой. Меня любили преподаватели, ведь я отчаянно старалась выбиться в пятерку лучших студентов, что получилось с трудом. Конечно, совмещать усердную подготовку к учебе и работу нелегкое дело, однако я справлялась. Мне вполне хватало денег, которые я получала за ежедневные подработки воспитателем в младших классах музыкальной школе вечером, где я в основном следила за малышами и уборкой, а также той суммы, которую мне выделяла мама. Казалось, что жизнь стала намного ярче.

Указав ответ на последний вопрос теста, я отложила ручку и немного потянулась, сдержав зевок. Глаза слезились от недосыпа. Вчера пришлось задержаться после работы, чтобы собрать обратно рухнувший со стены стенд, сбитый по случайности одним из учеников во время перерыва между сольфеджио, а после допоздна я пыталась вызубрить материал для сегодняшней проверочной. В последнее время я спала совсем мало, оттого мне иногда мерещились странные вещи, например, неясные тени, которые мое уставшее подсознание генерировало после тяжелого дня.

Вот и в тот миг, сдав работу и вылетев из класса, радуясь последней паре на этой неделе, я немного притормозила в коридоре, заметив, темное пятно за окном. Окинула взглядом двор, видимый сквозь стекло с первого этажа – мощеная каменная плитка голубоватого цвета, пышно брызгающий водой белый фонтан, чьи капли переливались радугой под ярким солнцем, и вялые студенты, переговаривавшиеся на лавочках. Ничего необычного. Нахмурившись, я пообещала себе обязательно приобрести настойку перистой травы, успокаивающей нервы, и, может, поспать лишних пару часов. В последнее верилось мало.

Широко зевнув, я уверенными шагами направилась в сторону дома, про себя радуясь, что сегодня пятница перед национальным праздником Величия Теневии, а значит, младшая школа не учится и у меня есть свободное время перед встречей с мамой. Сначала я предложила ей изменить наш обычный график и сходить вместе на фестиваль, отведать яблок в карамели, насладиться концертом бродячих музыкантов, посмеяться над гаданием теневийцев или послушать старые рассказы об исчезнувших ныне народах, но она отказалась, сославшись на испытания новых образцов. Хотя я и не стала настаивать, я была уверена, что она солгала. Наверное, ей просто было неудобно проводить со мной время как раньше. Я физически осязала ту неловкость, что воцарялась между нами, несмотря на мои попытки изменить что-то.

Поэтому я договорилась провести со своей ближайшей подругой, Авророй, с которой я познакомилась в многопрофильном колледже имени Святого Аурелия, как только мы переехали в столицу. Черноволосая и зеленоглазая, она часто являлась той, кто придумывал наши небольшие приключения, что не сочеталось с ее образом примерной дочери одного из членов парламента и образцовой ученицей Высшей школы технических наук, куда она поступила благодаря настоящему дару в математике.

Я поежилась. Ступая вниз по пустой улице на окраине города, мне все еще чудились мутные очертания где-то на периферийном зрении, от чего я все чаще терла глаза. Внезапно, словно за одно мгновение, опустилась тьма. Я остановилась, обратив нахмуренное лицо к небу. Неужели гроза? Но там не было ни облачка, лишь леденящая синь, отливавшая фиолетовым, как багровые отметины, оставленные чьей-то жестокой рукой. Неожиданный ветер почти сбил меня с ног, хлестанув пригоршней песка в глаза и заставив прислониться спиной к стене здания. Пятясь, я забежала в переулок рядом со знакомой булочной, где обычно обедала между парами, желая переждать порывы. Пронзительный крик разрезал воздух. Затаив дыхание, я направила свой взор на источник звука, тем временем стараясь слиться с камнем за моими плечами. Там, напротив меня всего лишь в каких-то ста метрах замерла фигура в черном плаще. Объемный капюшон закрывал ее лицо, однако по ярко-белым, густым прядям волос, тяжелым каскадом упавших на грудь, и тонкому шнурку, обвязавшему узкую талию, можно было определить, что это была женщина. Крик раздался снова. Я изо всех зажала себе рот, чтобы не издать ни малейшего признака, что здесь есть кто-то еще.