На миг Марек почти забыл о человеке, который остался на рыночной площади перед лотком с ремнями и ножнами; где-то в подбрюшье быстро и неотвратимо разгоралась ярость – дикая и бешеная, из-за которой Клыкачей когда-то боялись их немногочисленные враги. До дрожи в коленях боялись, до холодного пота. Марек чувствовал, как привычный горячий хмель разливается по телу, ударяет в голову, липким туманом застилает взор…
– Верни кошель, – повторил он сипло. – Верни, тогда целым уйдешь.
Должно быть, обожженный принял перемены в его голосе за проявление страха – он неприятно ухмыльнулся и взмахнул оружием с нарочитой ленцой:
– Сам уйди сперва, щеня. Целым. А ну, Вихор, пощупаем его…
Из груди Марека рвался свирепый рык, он клокотал уже в самом горле, и приходилось стискивать зубы, чтобы не дать ему выхода.
«Сдерживай зверя, сынок, – учил мудрый Ян Клыкач малыша Марека. – Он помогает, пока ты ему хозяин. Возьмет зверь верх над тобой – потеряешь себя, пропадешь…»
Последний из Клыкачей был хорошим учеником.
Хундик ударил первым. Он бил без затей – сверху вниз, целя в голову, полагаясь на немалую свою силу и ловкость. Рука пришлого человека взметнулась навстречу – безотчетный жест невооруженного, пытающегося защититься. Когда тебя бьют куском крепкого дуба, высверленным изнутри и залитым свинцом, цена такой защите – сломанные кости.
Окружающим Марек никогда не казался силачом, со стороны глянешь: крепыш, не более. От такого противника не ждешь ни стремительности движений, ни телесной мощи. Но, вопреки ожиданию, в тесном дворике не раздалось крика боли – перехватив дубинку, Марековы пальцы сомкнулись на полированном дереве, точно кузнечные клещи.
С губ Хундика сорвалось удивленное проклятие, а потом он охнул и отлетел к стене – прямо на старую тачку.
– На! Получи!
Долговязый Вихор бросился вперед, в сумраке тускло блеснуло лезвие длинного ножа. Клинок вспорол рукав рубахи, рассек кожу на руке, но боль лишь подпитала горючим маслом огонь чужой ярости – губы Марека раздвинулись в жутком хищном оскале, и, встретив его взгляд, Вихор отшатнулся, спадая с лица. Хлестким ударом юноша выбил нож из дрожащей руки, потом схватил верзилу за грудки, тряхнул его, точно щенка, и швырнул через весь двор – разрисованная мелом дверь аж загудела, когда в нее врезалось тяжелое тело. Девочка испуганно вскрикнула.
– Ах ты!.. – хрипел Хундик, выкарабкиваясь из обломков тачки. – Ты-ы!
– Кошель! – прорычал ему Марек.
И было, видать, в его рыке, во всем его облике нечто такое, что наконец-то открыло глаза уличному вору: тот запоздало смекнул, кто здесь на самом деле охотник, а кто – лишь жертва, добыча для хищного зверя. Хундик поднялся, вжимаясь спиной в стену, некрасивое его лицо исказилось от страха.
– Т-ты-ы… – выдавил он, задыхаясь.
– Эй! – вдруг послышался сзади голос. – Что это тут творится?
Еще один знакомый… мучительно знакомый голос! Марек обернулся рывком. И сквозь застилающий взор жаркий туман разглядел своего врага – тот стоял прямо перед ним, всего в паре шагов, на расстоянии короткого броска: просто прыгнуть вперед, пальцы на горло… Ведь это он, он! Вот ненавистные черты, что навсегда врезались в память! Вот знакомый взгляд из-под сведенных бровей – холодный и сосредоточенный. Даже тогда, в разгар кровавой бойни, в этих глазах не было ничего, кроме деловитой сосредоточенности, – воин с крестом на щите рубил Клыкачей, будто траву косил… Бездушный ублюдок! Убийца! Отродье распятого бога!
