Тени Шаттенбурга - страница 45

– Скажите, – чуть слышно прошептал послушник, – а что случилось в лесу? О чем нельзя вспоминать?

Старик несколько мгновений молчал, и юноша уже успел изругать себя за свой неудобный вопрос, но тут отец Теодор все же заговорил:

– Не хотел я, чтобы вы узнавали о том деле от меня. Впрочем, ваш инквизитор – отец Иоахим, так? – прибыл сюда именно по этой причине, и кое-что вы наверняка уже слышали. Так вот… Летом в лесу близ города на детей напало чудовище. Погибли четверо малышей. Может, никому бы и дела до них не было, но среди несчастных чад оказался Петер, мальчик из благополучного купеческого семейства, отпрыск Норберта Шульце. Купец настоял, чтобы бургомистр подписал петицию в Рим. Добился своего – и умер, сердце не выдержало. Но прошение уже ушло в римскую курию. А оттуда прислали вас.

– А при чем здесь девочка? – не понял Кристиан.

– Ну как же, от чудовища только-то и спаслись, что она и Пауль, братец Хелены Беш, – славная девушка, служит прачкой при «Кабанчике».

– Вот оно как… Значит, близ города чудовище ходит?

– Ходит оно нынче или уже нет – этого я не знаю. После детей пропали еще лесничий с сыном да два лесоруба сгинули: пришли к ним сменщики под утро, а на росчисти только кровь и обрывки одежды. Может, отродье тьмы до них добралось, а может, и человек злой: у нас тут по лесам, случается, люди лихие пошаливают. Правда, той пропаже уже полтора месяца как. Но все же будьте настороже, юноша, и вы, и спутники ваши.

– Благодарю, святой отец. И… мне в самом деле уже пора.

– Pax vobiscum,[44] – отец Теодор осенил послушника знамением.

– Et cum spiritu tuo,[45] – кивнул Кристиан.

Ему надо было спешить на постоялый двор.

До «Кабанчика» Кристиан добежал словно подгоняемый ветром. Взлетел на второй этаж по скрипучим ступенькам и остановился перед дверью в комнатку, которую занимали они с Микаэлем. Почему-то вдруг показались глупыми и догадка, будто человеком из рассказа Альмы-Занозы мог быть нюрнбержец, и свое собственное беспокойство о воине – да кто с ним справится-то? И ведь странное дело: пока ехали в Шаттенбург, с Микаэлем они почти не говорили, телохранитель был юноше совсем чужим, а вот накануне разок побеседовали – и будто друзья уже.

– Ну входи, чего замер-то… – раздался из-за двери приглушенный голос.

Нюрнбержец сидел на топчане, держа в руках странную вещицу – перетянутый серебряной цепочкой локон. Уставившись невидящими глазами куда-то в пустоту, раз за разом он пропускал между пальцев русую прядку: ни дать ни взять – священник, перебирающий четки. Живой!

– Там это… – запинаясь, сказал Кристиан, – говорят, возле города и в самом деле какое-то чудовище…

– Ты веришь в зло? – перебил его Микаэль. – Веришь?

– То есть…

– В настоящее зло. Не в обычное – ну когда мужик соседской жене подол задирает или папаша последние медяки пропьет, а дети по соседям кормятся. То грешки и грехи – где мелкие, где побольше, но обычные, людские, – пальцы воина сжали локон в кулаке так, что костяшки побелели. – А я про такое, когда в душе – ничего светлого, когда кто-то лишь обличьем человек, а внутри – хуже зверя.

Последние слова он произнес чуть слышно. Кристиан растерялся. Что же такое случилось, от чего броня непроницаемого спокойствия, всегда облегавшая нюрнбержца, дала трещину? И что ему делать? Продолжить разговор – ответить на вопрос, попытаться найти слова утешения, как сделал бы на его месте настоящий священник? Или… Он промолчал. И это, как оказалось, было правильным решением.