Тени забытого сада - страница 14

Став взрослой и анализируя эти эмоции, понимаю, что познала гармонию, возникшую на короткое время воссоединения моих родителей. Гармония отношений стала моим устремлением. Я дала себе слово, что мои дети будут жить с отцом, и ничто не заставит меня нарушить его.

Не только взрослый может решать важные вопросы и определять цели – детские клятвы сильны и значимы для последующей жизни.

От избытка впечатлений этого дня и недетских мыслей клонило ко сну, и папа отнес меня на кровать, поцеловал и ушел, оставив дверь спальни приоткрытой. Мой сон тревожен – я теряю отца. Несколько раз просыпаюсь и вижу одну и ту же картину: он держит руку мамы в своей, поглаживает ее, что-то говорит, глядя в глаза. Услышала, как просит прощения и повторяет: «Только одно твое слово, Лида, и я останусь с тобой». Мама вздыхает, молчит. Я закрываю глаза и плачу.

Утром спрашиваю:

– Папа, а где ты живешь?

Он смущается и смотрит на маму. Она виноватым тоном произносит:

– Я Верочке еще не рассказала.

– Кызым, я живу в Казахстане. «Кызым» по-казахски «дочь». Я казах, значит, ты наполовину казашка, – начал он, посадив меня на колени.

Я замираю. От слова «кызым» веет ароматом мятной карамели и освежающим холодком, пахнет незнакомым миром. Я раньше не задумывалась о том, что люди различаются по национальности. Об этом никто не говорил. Значит, Мцыри – не русский. Выходит, и я не совсем русская. Все это необходимо осмыслить.

– У меня трое детей: два сына и дочь.

Слова отца холодными осколками вонзаются в сердце. Я сдерживаю боль. Дрогнула его ладонь на моем плече.

– Прости, Верочка, четверо.

– Расскажи о них. – Я убираю его руку, будто хочу поправить волосы. Папа обнимает меня и сажает на колени. Его пальцы нервно теребят подол моего платья. Слушаю его и смотрю на многозначительный танец длинных пальцев. Пытаюсь представить дом, где папа живет без меня, его жену, моих братьев и сестру. Увижу ли я их когда-нибудь и смогу ли полюбить? Я ревную отца к его детям. Не хочу делить его ни с кем!

Но в одном я обрела спокойствие. Однажды услышала, как соседки судачили обо мне: «Вера – не их дочка. Сейчас во Вьетнаме война, оттуда привозят сирот, вот они и взяли девочку. Посмотри, какие у нее черные косы, и глаза нерусские. Хотя кожа белая. Но, наверное, встречаются белокожие вьетнамки». Их слова обожгли меня, мучили, но даже с Сашей я не могла поделиться своими переживаниями о том, что меня удочерили.

– Мою маму ты будешь называть «аже» – это по-казахски «бабушка». Она строгая, но хорошая. Ты на нее очень похожа. «Дедушка» – «ата». Но его нет, он умер рано, в сорок лет. Я познакомлю тебя, дочка, со всеми, когда ты приедешь. Ты же приедешь, Верочка? – спрашивает меня, а сам смотрит на маму.

– Да, – отвечаю я.

– Да, – подтверждает мама.

Перед сном папа сидит рядом и рассказывает про девушку Жибек. «Жибек» – «шелк», объясняет он. Она полюбила юношу, готовилась к свадьбе, но враг убил его. Бежала она по степи, стонала, кричала, как раненая птица, свадебный наряд казался ей крыльями. Лебеди вторили ей и пели грустную песню «Ак-ку». «Ак-ку» – «белый лебедь», опять перевел папа. Он расплетает мне косы и напевает эту песню. Казахский язык кажется красивым. Не понимая слов, чувствую их печальный смысл. Так я и уснула, слушая папину речь – то русскую, то казахскую:

Решетку юрты – кереге —

Она, рыдая, обняла…

– Я плачу шелестом травы,