Тени забытых пиратов. Повести и рассказы - страница 23

– Страшно? – спросил он. – Страшно. Я знаю.

Я молчал.

– Так страшно, что и говорить не можешь?

– Да он уж обоссался, небось! – загоготал Голова, а за ним Исмаил. Видимо, это была очень смешная шутка.

– Ты меня унизил, – тихо сказал Бешеный, – и ты за это ответишь.

Он говорил спокойно, без мата.

– Ты будешь наказан, – продолжил он, – а потом умрешь, ты ведь готов умереть? Мы благородные разбойники, мы предупредили тебя заранее. Но у тебя есть выбор. Ты можешь извиниться, и тогда ты не будешь мучиться, а можешь не извиниться, и тогда будешь мучиться. Сильно будешь мучиться. Я тебе обещаю. Тебе решать.

Он развернулся, подошел к машине и снова запрыгнул на капот.

– Я не слышу! – крикнул он. – Твое решение?

Я молчал. Я решил, что буду молчать до конца.

И повисла пауза. Такая хорошая театральная пауза. Наконец Бешеный прервал ее.

– Ясненько, понятненько. Ну что ж, это твой выбор. Начинай, Исмаил! Давай, татарин, засунь ему под ребро!

Я вдруг вспомнил, как устами Мышкина Достоевский описывал свои ощущения, как он стоял перед казнью в пяти минутах от смерти и смотрел на золотые купола, а я стоял и смотрел на носочки моих кед, на грязном пустыре, с одной стороны которого была большая песчаная гора, а с другой кучи давно не убираемого мусора. И в этом грязном пустыре меня будут убивать и издеваться надо мной. Я вдруг вспомнил, как в 5 лет болел скарлатиной, а потом мысли переместились в то утро, когда я впервые увидел маленькую сестренку, она была совсем крохотной, со сморщенным личиком, хныкающая и очень смешная; и вдруг тот день, когда забирали маму, как она спускалась по лестнице, бледная, но вполне нормальная, я проводил ее до машины скорой и она, забираясь в скорую, сказала: «Ты только уроки делай, а то четверть заканчивается». Уроки… Это были ее последние слова, адресованные мне. Про уроки. Почему-то именно сейчас они стали особенно дороги, и я подумал, что если бы остался жив, то всегда, всегда стал делать уроки. Все эти мысли как-то беспорядочно сменялись в моём сознании, за какие-до доли секунд в моей голове пронеслось столько воспоминаний, сколько в обычное время не уместилось бы и в несколько часов. А сердце стучало как сумасшедшее, и сколько еще будет стуков, я не знал, потом услышал шаги, тяжелые шаги, это Исмаил шел ко мне, и почему-то, не поднимая глаз, каким-то внутренним зрением я ясно увидел, что в руке он держит нож. Такой маленький и острый, выкидная финка. Был ли нож на самом деле? Наверное, был. Исмаил всегда таскал с собой этот нож, говорил, что трофейный, с войны. А потом вдруг был хлопок, почти неслышный, еще, еще, и тишина. Все это длилось какие-то доли секунды. Но тогда с временем явно что-то происходило, оно текло не так как обычно, то замедляясь, то ускоряясь. Я поднял глаза, и, не понимая, что происходит, увидел всех троих неподвижно лежащими на земле. Инстинктивно быстро повернулся в ту сторону, откуда слышались хлопки, увидел темную фигуру человека, который держал в руке какое-то оружие, ружье, наверное. Всего мгновение, и человек исчез. И, видит Бог, в тот момент мне показалось, что я узнал его, и что это отец. Нет, тогда я был уверен, что это отец, это потом, размышляя и анализируя, стал сомневаться. И даже вовсе отказался от этой мысли. Потому что откуда отец мог взять оружие? У него никогда его не было. К тому же с глушителем. А там был глушитель. Да и как потом выяснилось, работал снайпер, причем очень высокого класса, потому что все трое были убиты тремя почти мгновенными выстрелами. Первым Бешеный, в висок, потому что человек появился сбоку, из-за песчаной кучи. Затем Исмаил и Голова. Исмаилу пуля угодила точно в лоб, видимо, он повернулся на выстрел, Голове – в шею. Странно, но почему-то в памяти остался только Исмаил. Я даже запомнил его открытые глаза, смотрящие куда-то в небо. Нет, это не мог быть отец. Мой отец был ученым, он писал диссертации и читал в институте лекции. Он, конечно, служил в армии, но это было очень давно. Так что он уже наверняка забыл, как стрелять. Какое-то время я с ужасом смотрел на три трупа, которые еще несколько минут назад были живы и здоровы, смеялись, шутили и собирались долго жить, в то время как мне было предписано умереть. Как я думал. А жизнь распорядилась по-своему. Что было потом, не помню. Как не пытался вспомнить, бесполезно. Следующие 20 минут навсегда выпали из моей памяти. Я очнулся в скверике в центре города на скамейке. Меня трясла какая-то старушка и спрашивала: «Мальчик, тебе плохо? Иди домой, милый». Я как по команде встал и пошел, но не домой. Я потом долго колесил по городу, просто бежал куда попало, потом разворачивался и снова бежал уже в другую сторону, пока не выдохся. Сколько я так бегал, не знаю. Может всю ночь, а может час. Мне было страшно возвращаться домой, потому что я боялся увидеть отца с окровавленными руками, увидеть стоящее в углу ружью, еще пахнущее порохом, я ужасно этого боялся. Стоя перед подъездом, долго смотрел на отцовское окно. Оно горело. Потом поднялся в квартиру, снял ботинки и прошел в комнату отца. Он сидел за письменным столом и работал. Все выглядело так, будто он не выходил из этой комнаты уже лет сто: спокойный, чуть сонный, с накинутой на плечи шерстяной кофтой. Увидев меня улыбнулся: