– Так вот к чему я веду: без эмпирического, то есть практического, не стоят ни черта все эти ваши формулы и закорючки. Пока не показана применимость и повторимость и на практике, нету, Анатоль Саныч, никакой ценности в научном исследовании. И ваша здесь роль, практическая, самая что ни на есть важная. Я уж не говорю как Борис Петрович вас ценит, хоть и виду не подает.
Он поднял свой стакан для чоканья, но вместо тоста, глаза его мечтательно ушли к потолку.
– Знавал я одного теоретика, давно это было, тот еще умник. Пытливый ум, что говорить, смотрят, бывало, на задачку и сразу решение у них в голове выскакивает. А объяснить, как решение такое получилось, всю это не очень-то простенькую цепочечку преобразований произвести, не могут. Не хвалили его учителя по физике, совсем не хвалили, – он поставил стакан на стол. – А вот Анатоль Саныч, вы мне скажите, куда такому теоретику без опытного и методичного практика, а? Не разлей вода должны быть эти, как их, парочка – теоретик и практик.
Не знаю как кто, а в истории с «одним теоретиком» я разглядел намек на самого себя. Впрочем, может и не намек вовсе, так, пустая аналогия, которой Никанор Никанорыч пытался взбодрить печального нашего великана Анатолия.
– Давайте-ка чокнемся, друзья, за что-нибудь непременно важное! – Никанор Никанорыч снова взвихрил граненый свой стакан отчего несколько капель выплеснулось наружу.
– За науку российскую поднял бы я этот стакан, – неожиданно твердо сказал Анатолий, чем вызвал у меня поначалу оторопь, а потом некоторую даже сентиментальность. – Хотел бы выразить, что это все нищебродство и отчаянность, которые иногда обступают так, что хоть бросай всю нашу кафедру и университет, это ничего, пшик, в сравнении с великими моментами, когда выгружаешь полночи результат эксперимента или споришь с «Технической физикой» над заковыристой проблемкой. Вот тогда по-настоящему чувствуешь, что все не зря и что прорвемся мы, коллеги! – он победоносно оглядел нас с Никанор Никанорычем сверху и выставил для чоканья руку.
Мы ударились стаканами. Помолчали с минуту, как того требовал необычный и трогательный тост.
Потом снова переключились мы на хамство нашей администрации, заседающей в главном университетском здании, на улице Энгельса. Что они, по сути, обслуживающий нас персонал, который должен предоставлять все необходимое для настоящих ученых и искателей, а в реальности выходит, что мы ходим и клянчим, и выпрашиваем, и лыбимся искательно и виновато, выпрашивая то, что полагается нам по праву.
Никанор Никанорыч потрясал толстым пальцем и кричал почему-то мне:
– Совершеннейше наша это черта, Борис Петрович, отечественная! Исторически в России матушке заведено было, что не имели ни черта, и ходили, просили, не требовали, а клянчили. Не сменились еще требуемые поколения, чтобы иначе научились, не просительно, а самоуважающе, с достоинством! Вот возьми ты Коробова вашего, со склада. На кочке сидит, вахтер вахтером, а выстроил чинопоклонную цепочку, там ректору подмазал, тут секретарш поздравил, и вот уже важная шишка, деканы ходят к нему искательно, носят ему благодарности за то, что он итак исполнять должен. А к науке-то, к образованию, какое у Коробова отношение? Учит он что ли кого, или мензурки с колбами мерными смешивает? Техникум у него с бухгалтерией за плечами, вот вам и все «нищебродство». В голове, которое.
