Снег…
Вечный снег…
Сын полярников, Вовка хорошо знал, как начинается зима в Арктике.
Никакого этого медленного угасания природы. Не падает листва с деревьев, нет тут никаких деревьев. Не жухнет, свертываясь в ветошь, трава, нет тут травы. Просто однажды над голой тундрой, над безлюдными островами, над мертвым проносным льдом начинает бусить мелкий дождь, низкая синевица недобро ложится по самому краю неба, а ночные заморозки напрочь стеклят ручьи, промораживая воду до самого дна. Вот тогда-то и врываются в тундру шумные ветры, несущие с собой чудовищные клубы сухого бешеного снега…
Примус шипел весело. В палатке заметно потеплело.
«Я только отдохну совсем немножко…» – повторил про себя Вовка, но рыкнул злобно Белый. Рыкнул совсем рядом, у входа в палатку. И сразу залились, взвыли в ответ чужие собачьи глотки.
«Неужели Леонтий Иванович? Неужели так быстро?»
Не веря себе, Вовка головой наружу вылез из палатки и увидел упряжку – но чужую… увидел собак – но чужих. А на чужой нарте стоял на коленях, вцепившись левой рукой в деревянный баран, бородатый, совершенно незнакомый Вовке человек.
Глава четвертая.
В БУХТЕ ПЕСЦОВОЙ
1
Бороду неизвестный забрал в ладонь, так что из-под рукавицы клочьями торчали черные волосы. Унимая собак, зычно рявкнул: «Гин!» Кричал на своих собак, но Белый, поджав хвост, тоже отступил за палатку.
Бородач соскочил с нарты. Малица на бородаче вытертая, но ни одной заплатки, ни одной опорины. А еще Вовку поразил малый рост бородача: при таких мощных плечах он должен был быть раза в два выше! Округлив от удивления глаза, бородач шумно выдохнул:
– Ты кто?
– А вы не от мамы?
Бородач совсем ошалел:
– Хотел бы я видеть твою маму!
– А «Мирный»? – дрогнув, спросил Вовка, все так же наполовину торча из палатки. – Разве «Мирный» не пришел?
– Хотел бы я видеть твой «Мирный»!
– Так мы же – смена! – выдохнул Вовка. – Я – Пушкарёв Вовка с буксира «Мирный»!
«Гин!» – заорал бородач. Не на Вовку, а на Белого, облаявшего рвущихся к нему ездовых псов. «Гин!» – бородач с силой вогнал остол в снег, намертво заякорил нарту. Одним движением втолкнул Вовку в палатку (с палатки осыпался мягкий иней), резво, как медведь, сам влез; ошалело уставился на раскрытый ящик с рацией, на раскинутый спальный мешок (на нем Вовка сидел), на примус, издающий какое-то совсем уже ядовитое шипение.
– Смена, говоришь?
– Смена.
– А не староват для зимовки?
Голова у бородача оказалась удивительно круглой, коротко подстриженной. Он быстро и удивленно крутил ею, глаза недоверчиво щурились. Бросил в угол рукавицы:
– Сколько тебе? Одиннадцать?
– Почти пятнадцать!
– Врешь!
– Почему?
– Сам знаешь!
– Не знаю.
– Ну, вот объясни, где буксир?
– А разве «Мирный»…
– Гин! – заорал бородач. – Это я спрашиваю!
Вовка ошеломленно молчал. Бородач давил:
– Ну, объясни, что делал на «Мирном»?
– К бабушке плыл.
– К бабушке! На Крайночной?
– Я в Игарку плыл, – совсем упал духом Вовка. – А на Крайночной плыла смена.
– Кто? – быстро спросил бородач.
– Мама, – поежился Вовка.
– Какая мама?
– Пушкарёва. Клавдия Ивановна. Метеоролог. И радист Леонтий Иванович.
– А, знаю, знаю! – притворно обрадовался бородач. – Леонтий Петрович, как же, как же не знать! Длинный такой, с усами, как у льва, и волосы ниже плеч! Такой здоровенный мужик, правда?
– Неправда! – дрожащим голосом возразил Вовка. – Он толстенький, и волос на нем совсем мало. И Иванович он, а не Петрович!
