Вовка озирался молча. «Белого жалко – хромает».
Собаки на ходу воротили морды, порыкивали для порядка.
Выйдя на ровный участок берега (справа, совсем вблизи, мрачно надвинувшись, выходили к морю обрывистые отроги хребта Двуглавого), Лыков гикнул, пустил собак во всю прыть. Шесть их было, несли как бешеные. На ходу Лыков ловко спрыгивал с нарты, бежал, держась за гнутый баран, снова прыгал на нарту. Ни разу не споткнулся, не выронил остол, поглядывал украдкой на Вовку. «Вымотало мальца! Лицо как бумага, а правая щека красная. Может, поморозил, может, обжег. И верит, что ушел «Мирный» в Песцовую. А похоже, что не ушел. Не мог я не увидеть буксир, я берегом гнал собачек. Фашистская подлодка тут где-то бродит, нас Карский штаб уже предупреждал. Жаль мальца. Ничего он не понял или не хочет понимать. Копоть на снегу, ящик, щепки, боцман убитый. Не ушел «Мирный», не мог уйти. Потопили. Надо будет занять мальца делом, кончилось для него детство. Оно, в общем-то, кончилось раньше – в эвакуации, только он еще и этого не понял…»
Постепенно хребет Двуглавый вырос, занял полгоризонта.
Слева бледно тянулось выцветшее линялое море. Высокие льдины отражались в плоской воде – одинаково линялые в воздухе и в море; и оставалась за спиной белая заснеженная тундра, плоская, низкая. Кочки ничуть не делали ее неровной. Трясясь на нарте, оглядываясь на Белого, Вовка жил только одним: вот сейчас, вот через минуту, вот совсем скоро откроется перед ним бухта Песцовая! Круглая, вольная. Всего-то на ней – пара красивых льдин. Зато посредине – «Мирный». Сам белый, а дым из нелепой пузатой трубы – черный. А на борту Вовку ждет команда. Встретят, даже ругать не станут – ведь не виноват, что его потеряли! «Отбился «Мирный»! – твердил себе Вовка. – Ударили по фашистам из спаренных пулеметов, не позволили добежать до орудия, укрылись от торпеды во льдах…»
С моря бил ветер, холодил лицо.
Собаки тоже отворачивали морды в сторону.
В Перми, вспомнил Вовка, зимой еще холодней было.
Утром протопят печку, а к вечеру все выстывает. Вовка обычно ждал маму, не снимая пальто. Знал: поздно придет мама, но ждал. Радовался, услышав: «Все не спишь? Вот дурачок! Ну, что в школе?» – «Нормально!» – «И карточки отоварил?» – «Нормально!» – «Дровишек бы нам…»
Дровишек всегда не хватало, оттого на оконных стеклах намерзали, оплывая на подоконник, ледяные пластины, заиндевелые сталактиты. Но в Перми это было на руку Вовке. Так легче было ждать маму. Ведь, как Руал Амундсен, как герои челюскинцы, Вовка каждый вечер искал свой путь сквозь льды, проходил своим Северным морским путем! Весь Ледовитый океан, дымящийся от морозов, лежал перед Вовкой на промерзшем оконном стекле. Бумажка, заменявшая корабль, скользила сверху, с чистого стекла, подходила к кромке вечных льдов. Тут приходилось пускать в дело стальной бур – булавку, вытащенную из подушечки, висевшей над хозяйкиным пузатым комодом. Лед лопался, бежали по льду узкие трещины. Полярник В. П. Пушкарёв, самый главный специалист по советскому Северу, буром-булавкой колол громоздкие паковые льды, пробивал коридор для своего арктического корабля, растаскивал по вяжущему, не отпускающему судно стеклу тяжелые льдины. Главное, пройти Северный морской путь за одну навигацию! То есть до возвращения мамы. Зимовать во льдах незачем. Нельзя застревать во льдах. Ведь он, опытный полярный капитан В. П. Пушкарёв, доставлял на мыс Челюскина, на остров Врангеля, на Новосибирские острова, на далекую Чукотку и даже Камчатку самые что ни на есть вкусные штуки! В трюмах судна лежал у Вовки шоколад «Полярный», лежали сахарные головы, свежие мандарины, тузлучное сало, морошка в бочках, консервы мясные и овощные, чай, наконец! Эскимосы и чукчи, зимовщики и промысловики выходили на обрывистые мерзлые берега, приставляли мозолистые ладошки к сбившимся на лбы меховым капюшонам – ждали Вовкиных грузов!
