И тогда Он стал стрелять, уже зная, что ничего не сможет сделать ни в этой ситуации, ни с самим существом.
Он увидел, как первая очередь прошла от шеи до пояса, и пули, впиваясь черными всплесками, вылетали позади клочьями материала и еще нечто таким, серовато-неопределенным, что тут же со всхлипом и чмоканьем втягивалось назад. И уже пятясь и чувствуя на лице хриплое, смрадное дыхание и с отчаяния задирая ствол и вдребезги разнося череп, понял, что падает и что автомат в руках превращается в раскаленный кусок металла и стекает на ноги.
***
Он пришел в себя ночью. Привычно пахло остывающей машиной, горячим воздухом и пыльной травой снаружи. Где-то в кустах громко стрекотали цикады и звенело: «Зынь-нь-нь-нь…» Собственно, от этого Он и проснулся. Сел и спустил ноги на пол.
В темноте мерно и спокойно дышала жена.
Он взял фонарик и осторожно вышел через заднюю дверь. На темном небе едва прорисовывались еще более темные крыши, под ними неясно громоздились какие-то беззвучные тени, и Он почему-то не отважился включить свет.
Через минуту следом выбрался Африканец, звеняще потянулся, а потом, как большой, тяжелый кот, стал ходить и выгибаться, норовя потереться спиной.
– Ну… все, все… а то разбудишь. – Придерживал Он его, чувствуя позади эти дома, напрягшуюся темноту и, стараясь повернуться спиной к машине.
Но жена проснулась сама. Вышла, белея в темноте, и сказала:
– Что-то мне тревожно… нехорошо… Давай уедем…
Уже начинало светлеть, когда они собрались и выехали на шоссе. Теперь оно казалось чужеродным и противоестественным в этом мире трав, деревьев и тишины. И сами они в своей машине почувствовали себя посторонними, лишними, никому ненужными, занятыми тем, что оглядывались, боялись неизвестно чего – своих мыслей и просто желаний, необдуманных поступков и привходящих событий в неожиданных закономерностях, которые не поддавались прямому анализу, были запутанны и нелогичны.
И тогда Он вдруг ясно и четко с тем набором ощущений, которые почти рождают реальность, вспомнил вчерашние события и ожоги на руках, и с теми ежесекундными чувствами, которые обгоняют мысли и от которых перехватывает дыхание, посмотрел под руль – автомат со сложенным прикладом лежал на месте, и ремешок, чтобы не мешал, привычно был обкручен вокруг ствола.
– Ты ничего не помнишь? – осторожно спросил Он, поворачиваясь, чтобы по ее лицу угадать то, что сидело и в нем – страх.
Если бы она не удивилась, Он бы что-то заподозрил, – ведь она была настолько его женой, что не могла не уловить праздности вопроса.
– Вчера? – спросила она на выдохе.
– Да, – ответил Он.
– … заехали во двор и легли спать… – сказала она, еще надеясь неизвестно на что.
– Это я помню, – кивнул Он.
– Больше… ничего-о-о… – произнесла она, вглядываясь в его лицо и пытаясь помочь.
Она почти помогла.
– Точно… ничего… приснилось… – облегченно произнес Он.
– Была душная ночь. У моря будет прохладнее…
– Да, – машинально повторил Он, – будет прохладнее…
Потом…
Потом они увидели след.
Обычный, четкий, ясный след протекторов на утреннем асфальте, где и росе места не было.
И Он подумал: «Вот оно – еще одно начало. Когда я сюда свернул?»
А она произнесла испуганно:
– Не надо, не надо… ведь ничего не случилось.
Но Он покачал головой:
– Я все время боялся…
– Но может быть, это не «оно»?
– Лабиринт имеет множество входов, – произнес Он и замолчал.
– Я не хотела… – сказала она, я не хотела…
