Вот и сейчас десяток стрелков Кремлевского полка в парадных мундирах, с ружьями, в разных концах площади были заняты отстрелом птиц. Вскидывали стволы. Грохали выстрелы, брызгали желтые струи огня. Подстреленные птицы рушились из синевы, срезанные дробью. Грай испуганно носился над Кремлем, метался среди крестов, а из него меткие выстрелы вырывали то одну, то другую птицу. Кремль сиял, белоснежно сверкал, окропленный вороньей кровью.
– Ловко стреляют! – Президент Порфирий восхищенно следил за потехой, отмечал возгласами каждое удачное попадание. – Я сам выбирал стрелков. Среди них есть снайперы, прошедшие Чечню. Есть Герой России, застреливший Гелаева. Когда я был в гостях у Президента Буша на его ранчо в Техасе, мы забавлялись тем, что стреляли из пневматических ружей в больших голубых лягушек в искусственном водоеме. Когда он приедет в Москву, я дам ему ружье, и он примет участие в нашей забаве.
Близко, под окном грохнул выстрел. Из пустоты, ударяясь о жестяной карниз, рухнула подстреленная ворона. Трепетала на листе железа – ком окровавленных перьев, перебитая белая кость, липкая гуща. Из раскрытого клюва вырывалось жуткое шипенье. В голове, умирая, светился ненавистью и болью огненный птичий глаз. Президент Порфирий отшатнулся. Затворил окно, глядя сквозь стекло на изуродованную птицу. Это был знак свыше. Посланная с неба черная метка, обрызганная рубиновым соком.
Есаул оглянулся. Сталина в кабинете не было. Только таяло у камина сиреневое облачко дыма.
Наступила суббота. Есаул, пребывая в тяжелом раздумье, отправился в Рублевско-Успенский оазис, где на даче у генерального прокурора Грустинова собирался «узкий государев круг». Союз приближенных соратников, «рыцарский орден», имевший обыкновение в конце недели, вдали от людных приемных, рабочих кабинетов, нервных встреч и телефонных звонков, встречаться на природе и свободно обмениваться мнениями по поводу важнейших государственных дел. Глядя сквозь сетчатую шторку «Мерседеса» на мелькание красных сосен, дымчатых хвойных крон, на верноподданных постовых, элегантно отдававших честь, Есаул пытался совместить множество элементов, из которых мучительно возникал сложный проект – ответ на трагедию, вызванную предательством Президента Порфирия. Но замыслу не хватало гравитации, отсутствовал скрепляющий принцип. Собранные элементы складывались в стройную фигуру, которая мгновение держалась в сознании, переливаясь драгоценными гранями, а потом начинала рассыпаться, рушилась, как огромное кристаллическое здание, пронзенное «Боингом», превращалась в дым.
Усадьба прокурора Грустинова помещалась в чудесном уголке на берегу Москвы-реки. Включала в себя участок заповедного леса, главной ценностью которого был пятисотлетний дуб. Он поражал грандиозностью, каменистым, в буграх и дуплах стволом, черными, как застывшая лава, ветвями и необъятной кроной, полной желудей, соек, сизоворонок, малиновок, дятлов, дроздов и белок. Этот дуб был внесен в каталог ЮНЕСКО под названием «Богатырский», ибо, по преданию, под ним отдыхал Илья Муромец после того, как скрутил и посадил в мешок Соловья-разбойника, свившего гнездо в ветвях того же дуба. Другое предание связывало заповедный дуб с Кудея ром-разбой ни ком и несметной казной, зарытой в корнях. Третье предание утверждало, что под этим дубом лишилась невинности греческая царевна Софья Палеолог, когда ее привезли венчаться в Москву с великим князем Иваном Третьим. Было много других преданий, что и заставило прокурора Грустинова включить священное дерево в территорию своего участка, дабы уберечь национальную святыню от бездумных посягателей.
