Однажды я замешкался и вышел на улицу последним. Воздух был сладок от свежести, я стоял и с удовольствием следил, как в новенький «восьмой» трамвай садятся пассажиры, которые сейчас поедут мимо завода, через пустыри, то в горку, то под горку, под сереньким, как козлик, небом четверга. За спиной открылась дверь, и появилась Маша Вольтова в модном коротком плаще и лаковых черных туфельках. От нее пахло нераскрывшимися цветами, как будто сегодня был не октябрьский четверг, а вокруг – не Тайгуль. Мягко проведя по мне своим кошачьим взглядом, Маша сказала:
– Слуушай… Откуда ты так хорошо знаешь английский?
Вдруг я заметил, что два зуба по бокам у нее остренькие – как у кошки.
– Хорошо?
– Конечно. Ваша Радлова, говорят, не нахвалится. Никого, кроме тебя, и спрашивать не желает…
– Наговаривают, – ответил я, еле сдерживая самодовольную улыбку.
– А у меня вот английский совсем не идет. Папа даже предлагает позаниматься с учителем из института, но я знаю – это бесполезно.
Разгадка приближалась, но сейчас мне хотелось оттянуть момент, несмотря на то, что узнать эту тайну было самым сильным моим желанием. Может быть, мне хотелось продлить пребывание в этой соблазнительной неопределенности, а может, я боялся услышать про розыгрыш.
– …Просто много слушаю английскую музыку, вот тексты и запоминаются.
– А по-моему, у одних людей есть способности к языку, а у других – нет.
Она не совсем четко говорила «с», наверное, из-за тех острых кошачьих зубок. И мне сразу так понравилось это «с», наверное, потому что чуть-чуть принижало-приближало недосягаемо красивую девочку.
– Я считаю, – заявил я веско, – что у каждого человека в подсознании скрыты любые способности. Можешь стать балериной, а можешь – чемпионом по плаванию или гениальной художницей.
– Разве что портнихой…
Как-то само собой вышло, что Машин портфель перебрался ко мне, плотно прижавшись к моему портфелю. Мы шли-шли, миновали мою улицу, потом за разговором позади остался бульвар Шевченко, площадь Славы. Было приподнято-холодно от волнения. Вдоль трамвайной линии мы вышли на Ленинградский проспект и минут через десять остановились у одной из тех пятиэтажек, что строем маршируют в сторону Пихтовки. И как ни крути, получалось, что я провожаю Машу Вольтову до дому!
– Донесешь портфель до четвертого этажа? – она взглянула исподлобья.
– Может, еще погуляем?
– Нет, хочу в свою комнатку! – в ее голосе появились капризно-властные нотки.
Пожав плечами, я вошел в подъезд, пропустив Вольтову вперед. У своей двери она отняла у меня портфель, расстегнула его и достала из кармашка ключи.
– Наверное, я пойду, – сказал я, проводя пальцем по известке.
– А я тебя не отпущу, – хихикнула она.
Да, это была игра, но игра очень интересная. От такой игры нельзя было отказаться, чем бы она ни кончилась.
– Проходи, располагайся, – она сбрасывала туфельки, держась рукой за стену. – Я сейчас.
В этой игре я сразу решил принять роль человека деликатного до нерешительности. Такая роль охраняла меня от переступания черты дозволенного, от глупостей, неизбежных для человека неопытного. Очевидно, это была бессознательная попытка разбудить в Маше инстинкт хищника, надежда на ее нападение и долгое, изнуряюще-приятное преследование.
