Даже безмолвно произнося мысленные диалоги, мы обычно представляем себе собеседника. Наш внутренний монолог обращен от «я» к «нему»/к «ней»/к «ним» – по сути, это диалог между двумя или более частями личности или речь, обращенная к воображаемой аудитории. Тем, кто медитируют, хорошо знакомо это явление.
В свою очередь, пение же – самодостаточно.
В нем выражается нечто, не умещающееся в тесные рамки слов, даже несмотря на то что у большинства знакомых нам песен есть какие-то слова. Песня помогает выйти на поверхность чему-то невыразимому – так наша глубинная подлинность находит подходящее ей средство коммуникации, так мы заново обретаем ощущение собственной полноценности и ощущение Бытия.
В этом также присутствует стремление к коммуникации, однако здесь оно обращено к самому Существованию, неотъемлемой частью которого мы себя ощущаем. И мы с непередаваемой радостью преподносим ему свою глубинную сущность.
С этой точки зрения, посещавшие многих из нас мечты о том, чтобы научиться петь перед большой аудиторией, выглядят как попытка загнать себя в узкие рамки. Более того, при этом мы упускаем самое главное, ведь пение в таких фантазиях отнюдь не основной мотив. Часто в них проявляется тщеславная потребность вкусить одобрения со стороны окружающих, чтобы заполнить глубинное чувство внутренней пустоты. Мы ищем публичного признания, пытаясь заместить утраченные нами жизненно важные стороны бытия.
Насколько я понимаю, пение обретает особый смысл именно тогда, когда нас никто не слушает, когда в нем нет ничего, кроме интимного обращения к Существованию. Это наше «жертвоприношение», наш праздник, наш ритуал, который мы исполняем, выйдя за пределы области суждений, и совсем не важно, как звучит наша песня.
Здесь, в этом измерении, не может быть и речи ни о каком фальшивом пении, так как здесь не бывает сравнительных степеней, а мысль о необходимости попадать в ноты всегда является результатом сравнения.
Когда песня льется без всякого контроля, спонтанная, свободная от узких рамок партитуры и обязательных повторов, говорить о «фальшивом исполнении» просто немыслимо. Тональность, тембр и способ звукоизвлечения в момент спонтанного пения могут быть бесконечно далеки от «вокала» в нашем привычном, обусловленном культурными традициями понимании. И все же это настоящая песня.
Я изумляюсь, когда вижу, какое огромное влияние этот опыт оказывает на поющего. В человеке как будто заново оживают много лет не тронутые, забытые или заблокированные «струны» внутреннего «инструмента»; их вибрации, если мы принимаем их с искренней радостью, несут с собой ощущение наполненности, самодостаточности.
Некоторые люди спрашивают меня: в чем разница между пением и другими голосовыми формами эмоционального высвобождения, например, между пением и криком во время терапевтического сеанса? Если забыть о музыкальной стороне вопроса и социальных критериях, чем же еще отличается пение? На мой взгляд, основное различие состоит в том, что пение – это праздник.
Крик используется в некоторых терапевтических методиках, он дает чувство освобождения и даже чувство свободы, но лишь на время. Кроме того, такие методы заранее предполагают в нас желание избавиться от чего-то неприятного, давно похороненного внутри нас. Это все равно, что сбросить лишний вес или избавиться от затесавшегося в багаж груза.
