Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине - страница 11

В связи с этим неслыханным делом, поэт 6 июня 1821 года написал французу резкое письмо, а затем и нарисовал карикатуру.

Дегильи он презрительно писал: «К сведению г. Дегильи, бывшего офицера Французской службы. Недостаточно быть трусом: надо еще быть им откровенно. Накануне дуэли на саблях, с которой улепетывают, не пишут на глазах своей жены плаксивых жалоб и завещания; не сочиняют нелепых сказок перед городскими властями в целях воспрепятствовать царапине; не ставят в неловкое положение ни своего секунданта, ни генерала, который удостаивает чести принимать в своем доме невежу. Я предвидел все то, что произошло, и досадую, что не держал пари. Теперь все кончено, но берегитесь. Примите уверение в тех чувствах, которые вы заслуживаете. Пушкин. 6 июня 1821 г.

Заметьте еще, что теперь я сумею, в случае надобности, пустить в ход свои права русского дворянина, так как вы ничего не понимаете в праве оружия».

Как видим, в этом письме Александр Пушкин пишет о дуэли на саблях. Об этой дуэли рассказано в предыдущем очерке.

Пушкин, когда писал Дегильи, что «пустит в ход свои права русского дворянина» имел в виду неписанный закон для русского дворянина, который:

• не имеет права вмешивать государство – городские власти – в дуэльные дела, то есть, прибегать к защите закона, запрещающего поединки;

• не имеет права опускаться на недворянский уровень поведения. Опускаясь на подобный уровень, он лишает себя права на уважительное, хотя и враждебное поведение противника, и должен быть подвергнут унизительному обращению – побоям, публичному поношению. Он ставится вне законов чести… И не потому, что он вызывает презрение и омерзение сам по себе, а потому, главным образом, что он оскверняет само понятие человека чести – истинного дворянина.

Отказ дворянина от дуэли представлялось пределом падения, несмываемым позором. Однако письмо свое Пушкин не отправил.

Тема о дуэлях, поэтому здесь все о них. Может создаться впечатление, что поэт в Кишиневе только и делал, что дрался на дуэлях. Но это совсем не так. Он вбирал в себя жизнь во всех её проявлениях, страстно предавался всевозможным наслаждениям, но и учился у всех.

После того, как в Кишинев хлынула толпа эмигрантов из Греции, эта новая общественная сфера пробудила в нем новые интересы, притушив разгул его живого характера.

Он встретил в некоторых фанариотах, например, в Ризо, людей с глубокими и серьезными познаниями. Пушкин слушал его с живейшим интересом.

Из-за книг у поэта с греками бывали и неприятности. Однажды, когда в разговоре со Скиной было упомянуто о каком—то сочинении, Пушкин попросил достать её.

Тот с удивлением спросил его:

– Как! Вы поэт и не знаете об этой книге!?

Пушкину показалось это обидным, и он хотел вызвать. Скину на дуэль. Но дело как—то замялось.

Но, когда эту книгу доставили, решил отослать с запиской, что её уже читал. Самолюбие Пушкина было задето, что он не знает, чего—то, что знают другие, и он принялся прилежно читать все, что только можно достать.

С Липранди условились: если ему понадобятся книги, которых не окажется у него, Иван будет их доставать ему на свое имя…

На дуэль со Скиной Пушкин не пошел не потому, что он боялся быть убитым. Люди, которые наблюдали, как поэт дважды – со Старовым и Зубовым, – «полевал» в малине, замечали, что он пуль не боялся точно также, как и жала критики. В то время, как в него целили, он, улыбаясь сатирически, смотрел на дуло, и будто замышлял злую эпиграмму на стрельца и на его промах.