– Ага,– кивнул я.
– Неси обрезок сороковки* и половой гвоздь.
Я сбегал в сарай, покопался там и притащил что требовалось.
Батька положил обрезок на табуретку, угнездил шляпку в ладонь и зажал его меж пальцев.
– А теперь смотри (поднял вверх руку).
В следующую секунду она мелькнула вниз, «трах! наполовину вошел гвоздь в дерево.
–Ничего себе, – выпучил я глаза, а затем перевернул табуретку. Пробив все насквозь, острие вышло наружу.
– Я сынок, – усмехнулся отец, – на фронте кулаком барану на спор лоб раскалывал. А он у него крепче, чем у быка. Такое вот дело.
– Научишь? – загорелся я.
– В свое время, – закурил он беломорину.
Кстати, по виду родителя этого не скажешь. Он у меня среднего роста, худощавый, но, как у нас говорят «жилистый».
Ближе к полуночи (сон не шел) была остановка в Харькове. Там я после окончания техникума, по настоянию отца, поступал в танковое училище, но не прошел по конкурсу.
Я спустился с полки вниз, сунул ноги в ботинки, и, прихватив из лежащей на столике пачки сигарету, прошел по спящему вагону в запертый тамбур.
Там чиркнул спичкой, закурил и, глядя в дверное окно, стал наблюдать ночную жизнь вокзала.
По ярко освещенному перрону, взад и вперед сновали пассажиры с чемоданами, грузчики катили тележки с багажом, вокзальный репродуктор женским голосом гнусаво сообщал, «на первый путь прибывает скорый поезд Москва-Харьков».
Я вздохнул (теперь эта другая жизнь) дососал сигарету и сунул бычок в висевшую на поручне, жестяную банку.
Утром мы проснулись в России. Здесь уже кое-где белел первый снег, лужи затянул ледок, в вагонах похолодало.
Мне же, на третьей полке было, как говорят, вполне. Белая труба вверху оказалась отопительной, и неплохо грела.
Далее последовал Брянск, где в эшелон посадили десятков пять южных парней. Одни по виду были кавказцами, а другие азиатами. Все одеты не по сезону. На кавказцах тонкие болоньевые плащи, остальные в тюбетейках и длинных полосатых халатах. Все скрюченные и дрожащие.
– Видать давно едут, – сказал любопытный Степан. – Надо будет сходить, пообщаться.
– И на кой они тебе? – покосился на него Вовка.
– Сменяю свою кепку на тюбетейку. Для смеху.
Практически на всех крупных станциях, где воинский эшелон останавливался, на перроне тут же появлялись торговцы водкой.
Они продавали ее «из-под полы», за двойную, а порой и тройную цену. Все окна были наглухо закрыты, кроме тех, что были в туалетах. Их вместе с дверьми, нашедшиеся умельцы умудрялись открывать и по тихому «отовариваться».
Не оставались в стороне и мы, покупая одну-две бутылки. Тем более, что деньги у всех имелись. Зарабатывали прилично.
Потом в одном из вагонов несколько рекрутов здорово наклюкались и пытались учинить дебош. Жестоко подавленный старшинами.
В поезде тут же провели шмон*, нашли припрятанное спиртное и изъяли, а виновных оправили драить туалеты. Чтобы блестели, как у кота яйца.
С этого дня режим был усилен: как только подъезжали к очередной станции, моряки, натянув бушлаты с бескозырками, выпрыгивали наружу и прогуливались вдоль состава, высматривая спекулянтов горячительным.
Одного такого, самого настырного, они поймали на горячем. Тот пытался сбыть товар открывшему тамбур проводнику.
В результате сумку с водкой у торгаша отняли, и все находившиеся там бутылки капитан-лейтенант лично разбил вдрызг о рельсы.
Процесс мы с интересом наблюдали из окон, он был явно воспитательным.
