Читать онлайн Татьяна Краснова - Территория юности

Дома царил дух свободы. Катя сразу уловила его, переступая порог, – сильно накурено, что при родителях было немыслимо. Уже в тамбуре между входными дверями, где у Перехватовых принято менять уличную обувь на тапочки, были слышны веселые голоса брата Алешки и его гостей, мальчишек-студентов.

А дальше распахивались двери и начиналась та чудная прихожая, которые встречались только в их старинном сталинском доме, – квадратная, огромная, как зал. Из нее уходили во все стороны коридорчики, ниши кладовок и двери в комнаты. Если те, кто проектировал такие квартиры, и впрямь предполагали, что здесь будут вешать пальто, и если Перехватовы решили бы так и сделать, то вполне могли бы разместить театральный гардероб.

Но они устроили вдоль стен книжные стеллажи с пола до потолка, поставили телевизор, круглый стол и уютные кресла – и получилась замечательная гостиная, где семья, вся или по частям, уж как получалось, любила попить чайку, обменяться новостями и что-нибудь посмотреть интересное. По сути, лжеприхожая была любимым местом в доме. Здесь не боялись насорить и накрошить, здесь чувствовали себя вольготно, здесь можно было забраться в кресло с ногами – в том числе пуделю Арчи.

Единственное, чего не хватало, – это форточки. Кате это пришло в голову только сейчас.

Сквозь клубы табачного дыма она увидела знакомые с детства физиономии мальчишек и пару незнакомых.

– Джим, привет, – завопили знакомые.

Алешка, картинно развалясь в кресле, очень вкусно что-то рассказывал, но тут прервался:

– Не советую называть Катьку детским прозвищем. Маленькие на такие вещи обижаются – не знаете, что ли.

Катя вспыхнула и напряглась, не зная, как отреагировать – не книжкой же по голове и традиционным «дурак», как в совсем еще недавние времена. Уж кто-то из них двоих должен уметь вести себя нормально. Но и не ответить нельзя! Тогда он может совсем распуститься. Вот всегда она так – молчит и не знает, что сказать, когда самое лучшее – сразить обид чика наповал молниеносной остротой. Но все остроумные фразы обычно приходят в голову потом, когда уже поздно, – в отличие от зубоскала Алешки с его великолепной реакцией.

Он всегда был умнее и на высоте. Если Катя училась в третьем классе, то он – уже в седьмом, и изучал уже зоологию, и знал много непонятных, а потому обидных слов: одноклеточное, амёба. Похвалялся. Изводил своими познаниями до того, что Катя утром просыпалась и писала записку: «Сам ты амляба!» Забыла, как правильно, и опозорилась на всю жизнь.

И сейчас она не нашла ничего другого, как с высокомерно поднятой головой пройти на кухню. Жесты ей всегда удавались лучше.

А Алешка продолжал информировать своих приятелей, видимо, о родителях:

– …На юг, почти на целый месяц… Конечно, классно, если бы не сессия, да еще вот за Катькой присматривать…

Катя открыла холодильник – мама перед отъездом набила его до отказа, чтобы дети не сразу умерли с голоду, – и приготовила себе блюдо, одно из тех немногих, что умела готовить: сыр и копченая колбаска, нарезанные тоненько-претоненько, и один кусочек хлеба, так, из вежливости. Композиция на тарелке: две горки и кусок. Запчасти для бутерброда. И Арчи надо дать немножечко, уж так умильно пляшет. Когда процесс приготовления был уже завершен, в дверь заглянула голова Алешки, поводила носом:

– О! Кать! И нам нарежь бутербродиков.

Совсем обнаглел. Катя одарила брата через плечо презрительным взглядом, но от него презрительные взгляды отскакивали, и он как ни в чем не бывало повторил просьбу. В ответ услышал:

– Сам нарежь. Твои гости.

– Ну ты же теперь хозяйка, – объяснил Алексей, заходя на кухню полностью.

Катя посмотрела на него подозрительно, но не уловила в голосе ни насмешливой нотки, ни подхалимской. Кажется, в понимании Алешки роль хозяйки теперь и в самом деле автоматически перешла к ней. Что-то в этом было по-новому приятное.

И сестра сменила гнев на милость. Быстро нарезала стандартных уже бутербродов, которые гости встретили восторженными возгласами.

– И хватит дымить, – кратко пожелала хозяйка вместо приятного аппетита.

Мальчишки, нисколько не смутившись, с удовольствием начали жевать, одновременно предлагая ей свои пиво и тоники. Алешка против ожиданий ничего не ляпнул – но Катя сказала, что любит не пиво, а кока-колу, а ей отвечали в том духе, что им тогда больше достанется.

– У меня есть кола в машине. Хочешь, принесу? Здравствуй, Катя.

Она только сейчас заметила, что в комнате прибавилось еще одно лицо.

Прислонившись к входной двери, стоял мирный викинг лет тридцати, высокий, худощавый, светловолосый. Это был Роман, сын соседей по подъезду, папиных сослуживцев. Он давно уже жил где-то у жены и здесь появлялся нечасто. Он помнит ее имя! Смутившаяся Катя затрясла головой, утверждая, что совершенно не хочет колы, и тихим голосом пригласила гостя к столу. Алешка ее громко поддержал, и блюдо с бутербродами повторилось, все так же на ура.

Катя собралась было уйти в свою комнату, но Роман ее о чем-то спросил, и она задержалась – да так и осталась за круглым столом, который они с Алешкой когда-то щедро уляпывали пластилином, и клеем, и красками, а теперь за ним же, накрытым красивой скатертью, совсем как большие принимали гостей.

Как же был не похож Роман и на мальчишек с их приколами и глупыми шутками, и на взрослых с их вечным снисходительно-насмешливым тоном. Если он о чем-то спрашивал, видно было, что ему это действительно интересно, и отвечал не для галочки, и рассказывал что-нибудь к месту. И как-то умудрялся, совершенно не улыбаясь, в то же время оставаться заинтересованным и приветливым.

Правда, Алешка не мог не мешать и чуть было все не испортил. Когда Роман спросил, чем Катя собирается заняться на каникулах, и она ответила, что записалась на компьютерные курсы, братец охотно влез:

– Это я ее достал, сама бы ни в жизнь не пошла! Представляешь, мне как-то раз надо было перегнать информацию, и я ее попросил, и оказалось, что она не умеет ни заархивировать, ни даже письмо элементарно по электронке отправить. Кошмар. Шестнадцать лет! Десятый класс окончила!

Катя снова вспыхнула – и опять растерялась. Но Роман с его доброжелательно-ровной манерой разговаривать и Алешку сумел как-то выровнять, рассказав, как сам был чайником, пока на работе не потребовалось всерьез влезать в компьютер, и какие книжки действительно помогли, а на какие можно не тратить время, и еще надавал Кате кучу практических советов, на что надо обязательно обратить внимание на курсах. Алешка отцепился, а она с благодарностью слушала, все больше проникаясь симпатией к своему взрослому гостю, такому серьезному, такому умному, такому деликатному – и такому красивому. Его узкое лицо и темные брови при светлой шевелюре казались Кате особенно породистыми.

И в собаках собеседник знал толк, уделив внимание ее любимому Арчи: расспросил о масти, а она была у пуделя редкой – абрикосовой, о родословной, рассказал, что сам мечтает о собаке. И еще успевал со всеми остальными перебрасываться какими-то фразами, в то время как Катя смотрела только на него. Она совершенно не думала, зачем же Роман к ним зашел, ей только хотелось, чтобы он не уходил как можно дольше. Но он, выбрав момент, отлучился с Алексеем в другую комнату и, переговорив о чем-то, стал прощаться.

После его ухода Катя сразу скисла и ушла к себе. Было совсем поздно и время ложиться спать, когда брат к ней заглянул:

– Мы пойдем погуляем.

– Чего сейчас гулять? – удивилась Катя. – Днем гулять надо.

– Днем солнце печет, – наставительно сказал Алешка, – а вечером приятная прохлада. Когда начнешь понимать?

Июнь выдался холодный, и днем-то зуб на зуб не попадал, и все вытаскивали назад уже убранные свитера и куртки. Но Катя, проглотив издевательство, спросила:

– А зачем Роман приходил?

– По делу, – все таким же «отеческим» тоном ответил Алешка. – Пока. На цепочку не запирайся.

Заснуть было решительно невозможно, хотя рассудительная Катя и отложила «Дневной дозор»: начнешь читать – не остановишься, а утром вставать на курсы. Нужна будет свежая голова. Правда, книжку Алешка у кого-то взял на время, особо тянуть не стоит, ну да ведь каникулы! И все успеется.

Вот только сна ни в одном глазу. А в голове – сегодняшняя музыка, обрывки разговоров вертятся без конца. Чтобы переключиться, Катя потянулась к полке с маленькими томиками – попалась Цветаева – и раскрыла наугад. Такое чтение неопасно, как раз на ночь. Но выпало «Настоящее, первое счастье Не из книг!», после чего вся встреча с Романом завертелась в голове заново.

Было глубоко за полночь, но глаза и не думали слипаться. Наоборот, Катя прекрасно различала в темноте очертания вещей и даже буквы на корешках книг. Квадрат света от фонаря за окном падал на картину: девочка в ночной рубашке тянется к блюду с фруктами, а на ковре дремлет большая желтая собака. Когда Катя была маленькая, то думала, что это нарисована она, а собака – Пальма с соседской дачи…

Вздохнул на своем коврике Арчи – осмысленным человеческим вздохом, как только собаки умеют. Как же тихо! И Катя внезапно ощутила всю пустоту большой квартиры, где живых-то – только она да пудель.

Пустота была непривычна тем, что она настоящая. Родителей и раньше постоянно не было дома, особенно после того, как Белогорский научный институт развалился на куски и папа стал директором одного такого куска. А в мамином институте как раз в июне всегда сессия, и она тоже пропадает на работе. Они с Алешкой привыкли быть самостоятельными. Но все равно родители, хоть их и не было, всегда как бы были. А вот сейчас их нет по-настоящему – они совсем далеко и вернутся совсем не скоро.

Катя не то чтобы скучала, а прислушивалась к себе – вроде когда-то уже была такая же пустота. И точно, была. Давным-давно, лет пять назад, когда мама попала в больницу, а папа был в загранкомандировке. Они с Алешкой были еще маленькие, и их разобрали к себе разные родственники.

Она попала к дяде.

Из всей жизни, прожитой у него, Кате особенно отчетливо запомнился деревянный пол. Чуть искривленные линии досок, гвозди и трещины в них и щели между ними. Должно быть, она упорно глядела вниз, потому что тетя все пыталась добиться ответа на вопрос: «Ну чего под ноги уставилась?» А лица тети и дяди почему-то не запомнились – в отличие от трещины в полу, похожей на дерево с ветвями.

Родственники не были злыми или жадными людьми. Тетя всегда пододвигала Кате большую тарелку, доверху наполненную едой, и с пристальным вниманием глядела, как она ест. Ложка опускалась. «Во, опять не ест ничего!» – словно бы победоносно заявляла тетя. «Не ест – значит, не хочет, – резонно и медленно отвечал дядя, ковыряясь в часах. – Захочет – поест».

Катя изо всех сил старалась казаться незаметной. Она или гладила потихоньку хозяйскую болоночку Шпульку, или, сидя на полу, рисовала дорогу. Дорога пересекала лист, и по обеим ее сторонам располагались леса, поляны, лужайки – веселые, с цветочками. К одному листу приставлялся другой, и дорога продолжалась, менялись только окрестности. Разложив десяток листов в одну линию, можно было видеть всю дорогу от начала до конца. Впрочем, конца у нее не было – в этом и заключался замысел. Кате не надоедало. Но и ее рисование раздражало родственников. «По дому скучает», – как бы уличая ее в чем-то постыдном и оскорбительном, комментировала тетя. А дядя, не поднимая глаз от часов, отвечал: «Займи ее делом. В магазин пошли, что ли».