– Сил нет, Иван Платонович, слушать такое. Разъясните: пустили ли вас тогда в «Альпийскую розу»?
Каляев вздохнул.
– Савинков со скандалом выхлопотал столик в задней зале, подальше от гостей.
– А потом?
– Мы с Борей долго говорили. Он кокаин нюхал. А Куликовский молчал. Только в конце ужина обмолвился, что переоценил свои силы и не может дальше работать в терроре. Потом полночи по Москве бродил, как лунатик, переживал страшно. Видно, не судьба ему.
– Не судьба? – удивился Максим. – Ошибаетесь. Впрочем, вы просто не можете знать, что после вашей казни в Шлиссельбурге, Куликовского арестовали, посадили в полицейскую часть на Пречистенке. Он оттуда сбежал. А потом явился на прием к московскому градоначальнику, и расстрелял его в упор. Герой.
– Значит, его тоже казнили?
– Приговорили. Заменили бессрочной каторгой. Наверное, уже бредет в кандалах по этапу.
– Не странно ли? – бормотал Каляев. – В день второго покушения на великого князя за бомбой не явился. А Шувалова – самолично порешил. Значит, передержка вышла…
Каляев снял шапчонку, пригладил соломенные волосы на макушке, которые упрямо топорщились. Он выглядел жалко.
– Я сегодня, то есть, тьфу, тогда, главное Боре высказал. И вам скажу, Максим Павлович. Вы только не перебивайте, послушайте. Очень важное скажу! Вот, например, в Македонии террор самый массовый. Каждый революционер террорист. А у нас? Пять, шесть человек, и обчелся? Остальные в мирной работе. Но разве социалист-революционер может работать мирно? Ведь эсер без бомбы – это уже не эсер.
Глава 5. ИЗОБРЕТАТЕЛЬ В ИЗГНАНИИ
Германская Империя, предместье Мюнхена, 1910 год, октябрь
По немецким газетам, назревала Большая Война. Максим чувствовал это. Если не к войне – так зачем бы это «Пантере», германской субмарине, красоваться у берегов Марокко, опасаясь вторжения Франции? К чему бы итальянской эскадре обстреливать Триполи? Зачем России посылать экспедиционный корпус в Персию?
Не будет войны, и, слава Богу. А если грянет? Тут аппараты Ландо могли бы эффективно помочь пехоте и кавалерии с воздуха.
Уйдя от Жуковского, Максим пытался подработать, как мог. Он придумал новый замок противопехотной пушки, глубинную бомбу для поражения субмарин, прибор для дальнего обнаружения вражеских цеппелинов и много всякого другого.
За границей, он держал переписку с Коровиным, который отчасти разделил судьбу Ландо. И в городе Льеже приучал бельгийский браунинг к русским патронам. Но оружейник мало, чем мог утешить Максима: ему на чужбине не очень везло.
С другой стороны, возрастающая убойная сила изобретений иногда угнетала Максима. Он впадал в меланхолию. Он зажигал лампаду у иконы св. Георгия и молился, как мог.
Ну, вот так, например:
– Не сердись, святой, что я попросил у тебя огня. Необходимо придать оружию новую мощь, чтобы поразить врагов России. Аминь.
Победоносец, будучи человеком военным, понимал Ландо, молчал и многое ему прощал.
Начнись война, Ландо был готов отдать родине новинки даром, хотя многие его идеи отвергали бюрократы из военного ведомства. Даже несмотря на поддержку Колчака – власти не могли ему простить женитьбу на княгине Татьяне Леонтьевой.
Максим писал очередное письмо Государю.
«Ваше Императорское Величество!
Вслед за скорострельным минометом с использованием особых реактивных снарядов на основе идеи Кибальчича, предлагаю Вашему Высочайшему вниманию чертежи и описание орнитоптера, легкого летательного аппарата, которым можно быстро пополнить парк Императорского воздушного флота.
