Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - страница 58

В тот вечер царица рано окончила ужин. Я последовал за ней наверх; слов было немного, ведь обоих нас ждали одинокие ночи. Обнимая царицу в последний раз, я заметил, что ресницы ее увлажнились, и, хотя был тронут этим, посоветовал приберечь слезы до моего смертного дня – не надо понапрасну гневить богов.

Труба подняла всех раньше, чем обычно, ей отвечали крики собирающихся в поход мужей. Я встал, чтобы возложить на себя доспехи, царица следила за мной сквозь полуприкрытые веки. Покрывало из шкурок циветты, снизу подшитое пурпуром, свалилось на крашеный пол. Волосы ее в рассветных лучах казались темным кровавым порфиром.

Прикрыв бедра юбкой доспеха, я застегнул поножи и надел стеганую белую тунику. С утра подморозило. Потом надел свои наручные кольца и царское ожерелье – я никогда не опасался, что меня узнают в бою. Завязав волосы пучком на макушке, я водрузил на голову новый шлем, изготовленный из шкуры Файи, и с улыбкой поглядел на нее, желая напомнить, как мы уладили давнюю ссору. Но она лежала недвижная и печальная – мне улыбнулся лишь рот ее, но не глаза. За окном посветлело, белая птица негромко присвистнула, и она сказала:

– Поцелуй меня еще раз.

Я услыхал, как загрохотала моя колесница, выезжая из конюшни на далеком и не видном отсюда большом дворе, повернулся, чтобы взять щит, и подумал: «Зачем сердиться? Здесь я – волк, окруженный сворой собак. Миноец и не подумал бы гневаться на нее. Среди землепоклонников ни один муж не может и мечтать подняться выше, чем вознесся я. Они говорят: мужи сменяют друг друга, но лишь чрево рождает ребенка. Бесполезно противиться этому, ведь я избран Матерью Део, чтобы оплодотворить женщину и умереть; нельзя просить, чтобы жизнь моя длилась, когда я сойду с вершины удачи. Почему же тогда я сержусь на нее? Или эллинская кровь во мне говорит: здесь кроется что-то еще? Но я не знаю, что именно, и не умею определить свое чувство. Быть может, найдется кифаред, сын и внук певца, который знает нужные слова. А я лишь ощущаю это своим сердцем – как ясный свет, как боль».

Но знает всякий, глуп и неудачлив тот муж, что отправится на войну в размолвке с женою; еще менее подобает такое безрассудство царю. Поэтому я не стал спрашивать, почему она лежит здесь, когда ей следует одеться и проводить меня. Я пригнулся, чтобы поцеловать ее; она подняла голову – словно волна, повинующаяся притяжению весенней луны, – и рот ее, как бы собственной волей, припал к моему; а потом, не говоря ни слова, она откинулась обратно. Я молчал, хотя сердце мое хотело спросить, не понесла ли она от меня; но я не знал, не связывает ли ее священный обет молчания и не навлеку ли я на себя беду, нарушив его. Так, без слов, мы и расстались.

Перейдя рубеж, мы встретились с мегарийцами и дошли до конца охраняемой дороги. Дальше она уходила в глубь Истма, где никто не следил за заросшей колеей, а вместо сторожевых башен, что стоят там, где правит царский закон, к скалам наверху жались твердыни грабителей. Некоторые из них числились безымянными, другие же имели имя и громкую известность. Первым был замок Синиса.[59]

Эта квадратная башня, невесть когда сложенная титанами из серо-черного известняка, стояла на поросшем сосняком склоне. Синис устроил в ней свое логово, как гиена в разрушенном и сожженном городе. Ее стены были высоки; чтобы взять замок, нам требовались лестницы. Мы отправились рубить сосны и сразу же убедились в том, что слухи не лгали. На стволах висели куски человеческих тел: иногда конечность, иногда торс. По обычаю своему Синис сгибал два молодых дерева, привязывая к ним жертву, и отпускал стволы. На них еще оставались веревки, хотя иные деревья уже стали большими: Синис занимался этим делом уже много лет. На случай, если вы подумаете, что подобных жертвоприношений требовал некий бог, которому он служил, отвечу: он творил подобное ради собственного удовольствия и никогда не претендовал на что-то другое.