Так без единого брачного вена Эфра девичество милое потеряла, сочетавшись любовью и лаской в одну ночь с пьяным афинским царем Эгеем и с Земледержцем могучим, многих посетителем божественным спален.
Некоторые говорят, что чадолюбивый, но великодушный Посейдон уступил Эгею право зваться отцом любого ребенка, которого в ближайшие 9 месяцев родит Эфра. Он даже сам перенес деву, ставшую женщиной ночью назад в ту постель, откуда она во сне отправилась на остров Сферия. Там есть чтимый храм Посейдона; жреческие обязанности совершает девушка до тех пор, пока не наступит для нее пора замужества.
Говорят также о том, что Эфра посетила Сферию и там отдалась Посейдону потому, что таков был древний обычай храмовой проституции, которой занимались незамужние девушки в храме Афины. Геродот тоже рассказывает о вавилонском обычае всем женщинам однажды в жизни садиться в святилище Афродиты и отдаваться даже за самые малые деньги любому заплатившему их чужестранцу, однако историк говорит, что этот обычай долгое время существовал на острове Кипре, родине богини любви, а не на Сферии.
60. Питфей раскрывает Эгею оракул
Когда Эгей утром проснулся и увидел, что находится в постели вместе со сладко спящей Эфрой, он, узнав дочь друга, сначала пришел в ужас от содеянного и тихо, чтобы не разбудить девушку, стал причитать дрожащими губами мягкого пухлого рта, свидетельствующего о натуре мягкой и доверчивой:
– О боги! Что ж я наделал! Не зря говорят, что пьющего вдоволь хмельное вино сотворяет безумцем, то руки вяжет и ноги, и речь, но главное – рассудок совсем повреждает… и все же очень приятна милоулыбчивая Афродита, соединенная с бурным Бромием (шумный) – Вакхом, и особенно сладостны оба божества в сочетанье друг с другом.
Эгей, смутно вспоминая ночные любовные ласки, сначала долго бородатым тряс подбородком округлым, указывающим на человека нерешительного и не обладающего сильной волей, и сначала радостно улыбался. Однако, вспомнив опять, что Эфра – дочь его друга, афинский царь сморщил нос и тихонько одевшись, чтобы не разбудить юную женщину, понурив голову, пошел к Питфею. Он нашел друга в столовой, где тот с аппетитом поглощал свежий хлеб, обмоченный в чистом ароматном вине, привезенном с острова Хиос.
Увидев Эгея, Питфей внимательно посмотрел на него быстрым изучающим взглядом, шмыгнул орлиным носом и громогласно воскликнул:
– Радуйся друг мой старинный! Надеюсь, ты ночь провел хорошо?
– Питфей, верный мой друг, я пришел просить у тебя прощения. Поверь, сам я не знаю, как твоя Эфра оказалась на моем ложе. Должно быть вина сильно я вчера перебрал, и к деве, такой красивой и юной, на ложе уж давно не всходил…
– Но к моей Эфре, надеюсь, успешно взошел?
Заливаясь смехом, спросил друга высоколобый Питфей, глядя на его обескураженное лицо. Эгей окончательно растерялся, он ожидал, что друг будет в гневе и собирался оправдываться, обвиняя во всем Эрота и Диониса. Питфей же нахохотавшись, вдруг стал серьезным и, сузив свои все понимающие лучистые глаза, сказал:
– Ты еще не забыл тот не понятный тебе оракул, друг мой, согласно которому ты будешь гордиться, если развяжешь нижний конец бурдюка до возвращенья в Афины?
– Я только его и помню, а ведь ты обещал мне сегодня утром растолковать прорицание бога.
– Не зря люди лучезарного Феба прозвали Локсием (вещающий иносказательно), ведь он через свою Пифию всегда дает двусмысленные ответы, которые можно толковать по-разному. В храме это делают специальные жрецы – профеты.
