Кот, когда мы с ним вернулись в переоборудованную квартиру, долго ходил и обнюхивал все эти новшества, потом потерся о мои ноги и коротко мяукнул, сообщая, что ничего катастрофичного не произошло и жить можно. Я согласно кивнула и почесала его за ухом.
Кстати, строители сделали не только перила, в некоторых местах они сделали удобные полки для моего кота. Одну из них, на кухне, Кот облюбовал сразу, и улёгся там, как только я занялась приготовлением себе еды.
Пока я готовила нехитрую глазунью с помидорами, в голову мне закралась мысль, что всё, конечно, хорошо, но как-то неправильно, что моя мама до сих пор не в курсе, что я вышла замуж. Надо бы поехать к ней и как-то рассказать об этом. Ехать было недалеко, но как же мне не хотелось ехать.
Внутри всё трусливо сжалось. Я заранее знала, что от неё услышу, и категорически не хотела это слышать. Вот как бы сделать так, чтобы и не говорить ей, и одновременно сказать. Эх, жаль, что мы не в 18 веке живем, тогда бы я написала письмо, а её ответное письмо спрятала, и долго-долго не читала. Пока бы мне не стало всё равно. И вот тогда бы я прочла. И возможно, сумела бы огорчиться, что так огорчила её. Сейчас же я всеми фибрами души не желала знать её оценку. Вернее, знать-то, я знала, но не хотела выслушивать эмоциональное озвучивание этой оценки.
Ладно, всё равно надо будет это сделать. Лучше сейчас, пока Димка ещё в больнице. Я тогда могу вернуться и наедине поплакать, ничего ему не объясняя.
Придя к такому выводу, я взялась за телефон.
– Мамочка, привет! Как самочувствие? – нарочито бодрым голосом осведомилась я.
После чего в ответ минут десять слушала, что я давно не звонила, что соседка затеяла ремонт, и у мамы теперь голова трещит от звуков дрели. Что из-за этого ремонта в подъезде грязно и кругом бетонная пыль. Что тетя Света, которую я должна помнить, она часто у нас бывала, попала в больницу, а у неё сил нет к ней съездить, болит нога. В конце она сообщила, что она благодарна, что я это всё выслушала, поскольку мне всё это, конечно же, не интересно, но надо же о чём-то поговорить хотя бы раз в неделю, потому, что хоть раз в неделю-то мне, как единственной дочери, надо проверять: не померла ли она, и не гниёт ли в квартире труп.
– Мам, давай не будем о смерти, ты знаешь, я это не люблю. Я хочу, чтобы ты жила долго. Кстати, как ты смотришь на то, чтобы я завтра с утречка к тебе подскочила с тортиком? Мне тут повышение дали. Было бы неплохо отметить. А? – привычно пропустив мимо ушей все её манипуляции и попытки навесить мне чувство вины, предложила я.
– Ты что не работаешь завтра? Почему?
– Завтра выходная. И могу к тебе заскочить, – ушла от подробностей я, поскольку знала: честный ответ, что уже давно в отпуске, чреват разборками, претензиями и кучей обид. Вот зачем мне это?
– Вот как ты любишь перед фактом ставить, – недовольно проронила мама, – нет, чтобы заранее договориться. У меня что, по-твоему, если я на пенсии, и дел нет? Должна сидеть и ждать, когда же доченька соблаговолит в гости наведаться раз в году. Завтра с утра мне в поликлинику, потом с Верочкой мы в ближайший кинотеатр запланировали сходить, она пригласила, а то у меня от этого ремонта уже голова трескается. Нет, завтра не могу.
– О, это очень славно, что ты с Верой Борисовной в кино идёшь. А хочешь, я вечером подъеду? Чайку выпьем, и я отчалю, долго утомлять не буду. Кстати, там мой последний перевод прошёл?
