Тетушка, которая не умирает - страница 2

Я часто жалела, что не могла днем или вечером взобраться на крышу. Мне казалось, что мрачные комнаты уж больно походили на затхлые пещеры с привидениями, и долго находиться там было просто невмоготу. А на крыше, по крайней мере, можно было подышать свежим воздухом. Там можно было прогуливаться, тихонько напевая себе под нос. Поскольку крыша была общая, другие обитатели туда все же поднимались. Это были три или четыре моих сверстницы, с которыми мне случалось поболтать. Но из-за Пиши я не смела лазать на крышу вместе с ними. Она сидела сиднем в своей в комнате напротив открытой двери, выходившей на лестницу, и могла заметить меня, если бы я прошла мимо.

Но в тот день мне было так тоскливо у себя в комнате, что я забыла про страх, какой нагоняла на меня Пиши, и решила тайком прокрасться на крышу. Я была вся на нервах и в тревоге дрожала как лист. Похоже, мне не было суждено испытать той радости, какую другие женщины ощущают, когда выходят замуж. Замужество оказалось для меня тяжким бременем – оно явно было мне не по плечу.

Поднималась я тихо-тихо – на цыпочках. Комната Пиши располагалась аккурат напротив лестницы. Там горел свет. Я глянула, не сидит ли она по обыкновению лицом к лестнице. Белолицая, с глазищами, как будто пожирающими все вокруг. Когда-то она была красавица. Но эта красота никому не внушала благоговения – не привлекала ни одного мужчину, и юность ее прошла даром. Я знала: жизнь ее была сплошной чередой сожалений. Впрочем, гневаться на судьбу, общество или страну тут было бесполезно. И свою злость она срывала на безвинном существе. А я хоть и боялась ее, но ненависти к ней не питала.

Поднявшись на несколько ступеней, я застыла как вкопанная. Одна лишь мысль, что придется пройти мимо нее, и впрямь ввергала меня в ужас. Заглянув еще разок в ее комнату, я малость удивилась. Пиши сидела неподвижно, как обычно. Глаза у нее были открыты и не мигали. Челюсть отвалилась. У меня отчего-то ёкнуло сердце. Что-то здесь было не так.

Я одолела последние ступеньки и вошла в ее комнату.

– Пишима! Эй, Пишима!

Ни ответа, ни привета. Она сидела на большущем плетеном табурете, припав спиной к стене. Я с опаской дотронулась до нее, поднесла пальцы к ее ноздрям. И тут руки и ноги у меня похолодели. Пишима, похоже, умерла.

Я уж было кинулась вниз. И вдруг услышала за спиной ее голос.

– Стой! С этим можно обождать.

Я вздрогнула и оглянулась назад. Может, она все же не умерла? Но она сидела в той же позе. Глаза навыкате, рот открыт. Губы не шевелились. И тут я совершенно четко услышала, как она проговорила:

– Да, я мертвая, ты не ошиблась. Страдалица наконец умерла.

Я перепугалась не на шутку. Думала, у меня душа уходит в пятки.

– Вам всем полюбился третий этаж, так ведь? Вы спите и видите, когда я помру, чтобы поскорей перебраться сюда. Да поделить меж собой драгоценности и деньги. И думать забудьте. Ну, чего стоишь? Иди сюда. Подойди ближе.

Слова ее действовали как магнит. И я медленно двинулась к ней.

– И куда же ты эдак спешила?

Я ничего не ответила. У меня голос осекся. И я безмолвно уставилась на нее. А Пиши вперилась в меня своими безжизненными глазами.

– Сними ключи с оборки моего сари[2]. И ступай в северную комнату. Увидишь там большой сервант с запертым ящиком. Отопрешь его. Внутри найдешь деревянную шкатулку, завернутую в альпаковую тряпицу. Возьмешь ее и спрячешь у себя. Да так, чтоб ни она душа не прознала. По-твоему, я завещаю ее тебе? И думать забудь! Просто они все, как стервятники, слетятся, как только узнают, что меня больше нет. Потому-то мне и угодно от нее избавиться. Спрячь ее получше. Там хранятся мои любимые украшения: я не надевала их с тех пор, как овдовела. А ежели узнаю, что ты посмела навесить их на себя, сверну тебе шею. Не вздумай и прикасаться к ним. Ступай!