- И что это такое было, что оказалось важнее меня… нас!
Довольно долго она молчала. Пыталась переварить неожиданное открытие: Богдану, за каким-то чертом, и сейчас... важно. И это тем более странно, что ей и в голову не приходило, что важность подобных вещей может быть актуальна и через столько лет. Тем более, для него. Это настолько не вязалось с Богданом Моджеевским, которого она помнила, что понадобилась пауза, чтобы осознать.
Впрочем, до конца – все равно не удалось. Слишком сильны были эмоции, звучавшие в его голосе. Слишком не по случаю – напряжено лицо. Странно. Почти шокирующе.
Она сглотнула, пытаясь вернуть себе безмятежность. И озвучила совсем не то, что думала:
- Бодь, только не говори мне, что ты собрался меня в чем-то обвинять, а!
- Обвинять? – опешил он. Брови его сердито сошлись на переносице. Богдан сделал глубокий вдох, выплеснул в песок шампанское и сдержанно проговорил: - Я надеялся, ты повзрослела.
- Ну вот, продолжай в том же духе, и мы вернемся к тому, с чего начали. Но ты же не поссориться хочешь, а поговорить, - миролюбиво махнула ему Юлька, надеясь только, что ее нервозность не заметна.
- Неважно, чего я хочу, - усмехнулся он и поднялся с шезлонга. – Пошли смотреть фейерверк. Не будем расстраивать Елизавету Романовну.
- Я позвонила тебе в сентябре, когда Роман бросил Женю. Когда я об этом узнала – я в тот же вечер позвонила тебе, потому что мне больше некому было звонить.
- Что-то я не помню, чтобы ты мне звонила, - устало проговорил Богдан. – Это я тебе телефон обрывал несколько месяцев.
- А я, зараза такая, тебе один раз, - прозвучало то ли вызовом, то ли напускной бравадой. – И с классическим Юлькиным везением попала на твою маму. Ты был в ду́ше... ну она так сказала, когда вызов приняла, и я говорила с ней. Собиралась с тобой о Романе, а вышло, что с ней о нас. Она знала, что мы встречались и кто я. Понимаешь... Нина Петровна тогда мне все объяснила с той точки зрения, которую я успешно игнорировала, когда все-таки надеялась, что однажды мы помиримся. Я ведь и сама понимала, что отношения Жени и Ромы нас разделяют... но даже и потом, когда они разошлись... твоей матери никак не могло понравиться то, что у нас с тобой... Это даже не капризы какие-то, не вредность. Но мы в принципе не смогли бы нормально сосуществовать, если все называть своими именами. Я боялась назвать, а она нет. Ей это было бы слишком больно, что сначала Роман, потом ты... что вы с нами. Что я – именно Женина сестра. Она сказала, что на пороге дома ляжет, чтобы не пустить тебя ко мне. Чтобы ты не переступил... Что ты не сможешь и не имеешь права переступить. И поставить тебя перед таким выбором – это жестокость, которую ничем нельзя оправдать.
Он снова помолчал, и одновременно с тем, как осознавал услышанное, в нем нарастал гнев. На всех них – на мать, на Юльку, на себя. Сдерживая желание и самому взорваться фейерверком, Богдан глухо спросил:
- Какого черта ты не сказала об этом мне?
- Как ты себе такое представляешь? – удивилась она, по-прежнему безмятежная внешне, но он будто бы чувствовал исходящую от нее вибрацию. – И потом... я понимала ее реакцию. Я и сейчас ее понимаю. Ты вспомни себя, когда узнал про Женю и своего отца, а ей... ей каково было? Мало того, что у нее мужа увели, так еще и сын... связался с девчонкой из семьи «разлучницы». Это ведь действительно для нее страшно, Богдан. И унизительно. А она – твоя мама.
