Во времена Августа оставались народы, не входившие в состав его государства. На востоке это были парфяне, а позади них сомнительный и неизведанный регион, который мог быть, а мог и не быть обширным. На северо-востоке обитали задунайские племена, свирепые и воинственные, за ними скрывалась туманная Скифия, также неизмеримая, поскольку численность скифов, протяженность их страны, их обычаи и возможности были не определены. На севере жили германцы, за ними еще более устрашающие воинственные свевы, позади которых скрывались в туманной дымке севера еще более страшные и свирепые люди: англы, саксы и лангобарды.
В душах людей, скорее интуитивных, чем рациональных, живет определенное любопытство. Эти северные племена, как никакие другие, привлекали внимание римлян. Отчасти это был романтический интерес. Сама личность северных людей вызывала внимательную заинтересованность. Даже атмосфера, в которой они обитали, казалась чудесной. Сам Цезарь ощущал эту привлекательность. Он передал это чувство и своим наследникам: легендарными были темные, непроходимые Гирканские леса, лоси, зубры, светловолосые воинственные жители и полусказочные голубоглазые северные цари. С точки зрения стратегической парфяне не представляли для римлян особой угрозы. Они находились далеко в Аравийской пустыне, на Тигре и Евфрате или в горах Армении и могли лишь вести оборонительные войны на небольших пограничных участках. Скифы были отчасти мифическим народом вместе с киммерийцами и амазонками[6]. Германцы же представляли действительную опасность. Всякий знал, что в течение столетий цивилизация Южной Европы находилась в опасности вторжений северных народов. Если римляне могли знать о фригийцах, ахейцах и дорийцах, они слишком хорошо знали о сражении при Аллии, осаде Капитолия, о криках гусей, которые «Рим спасли». Угроза со стороны кимвров не забылась и во времена Августа. Завоевание Галлии следовало осуществить отчасти и для того, чтобы предотвратить повторение тех дней, когда несметные полчища кимвров и тевтонов через сотни миль прорвались к западным воротам Альп и когда Марий и его знаменитые «мулы» стали единственным спасением трепещущего мира.
С другой стороны, германцы были вне экономической жизни Рима, в которой участвовали общественные группы сходного типа, преуспевшие в производстве и торговле; пока что германцы находились на ранней стадии общественного устройства и культуры. Привести их под власть Рима было бы вдвойне полезно. Трудно судить, смогут ли они стать цивилизованными и превратиться в народ, способный воспринять жизненные стандарты римлян. Это было не то же, что в Галлии и Испании, которые в течение столетий, еще до того, как римляне появились на исторической сцене, испытывали длительное влияние греческой и семитской цивилизаций. Завоеванная Германия могла оказаться и тем, что не поддавалось бы ассимиляции, но оставалось постоянно чужеродным центром разрушительных сил. Вопрос заключался и в том, можно ли в самом деле завоевать и покорить эту землю. Германия вовсе не погибала и не чахла из-за несуществующих контактов с цивилизованным югом. Она процветала. Германцы не были похожи на полинезийцев, вымиравших от алкоголя и болезней белых людей, они были народом, все более распространявшимся. Все эти вопросы встали перед мировым Римским государством.
Военные проблемы обороны мировой империи, таким образом, сосредоточились не на восточной и не на африканской, а на европейской границе. Главным сомнением Августа было, сможет ли он действенно защитить римские владения от внедрения совсем иного и чуждого типа культуры, чьи корни лежали где-то на севере Европы, а сердце оставалось на Кимверийском полуострове и прилежащих островах.
