– И, конечно же, это далеко не единственный грешок на его совести, – продолжил Джордан. – Чего я только не нагляделся, работая с ним! Ну, впрочем, финансисты все подонки, вы не согласны?
– Не думаю, что к Бену Рейху применимо такое определение, – с подчеркнутым благородством отозвался Пауэлл. – Я им скорее восхищен.
– Конечно, конечно, – поспешно согласился Джордан, – совесть у него, как ни крути, есть. И это восхитительно, потому что мне бы не хотелось дать ему повод подумать обо мне как о…
– Само собой, – заговорщицки усмехнулся Пауэлл Джордану. – Как ученые, мы можем порицать, но как люди светские, вынуждены хвалить.
– Ну хоть вы меня понимаете, – крепко потряс его руку Джордан.
В четыре часа доктор Джордан сообщил коленопреклоненным японцам, что он с радостью поделится подробностями своей самой секретной работы по физиологии зрительного пурпура с юными исследователями и передаст эстафету следующему поколению. На глаза ему навернулась слеза, а голос охрип от сентиментального восторга, пока он двадцать минут напролет старательно описывал принцип работы ионизатора родопсина, который сам и разработал для «Монарха».
В пять вечера ученые Гильдии эскортировали доктора Джордана к трапу ракеты, улетающей на Каллисто. Каюту доктора завалили цветами и подарками. В ушах у Джордана звенели бурные благодарности и пожелания удачи, и, когда ракета стартовала к четвертой луне Юпитера, доктор пребывал в приятном сознании, что он, сильно продвинув науку, вместе с тем никак не изменил доверию своего благородного и щедрого патрона, мистера Бенджамина Рейха.
Барбара энергично ползала на четвереньках по гостиной. Ее только что накормили, и лицо было перемазано желтком.
– Хаджаджаджаджаджа, – сказала она. – Хаджа.
Мэри! Быстрей сюда! Она говорит!
Не может быть! – прибежала с кухни Мэри. – А что сказала?
Назвала меня папой.
– Хаджа, – проговорила Барбара. – Хаджаджаджахаджаджа.
Презрение Мэри обожгло его. Ничего такого она не говорит. Она лопочет: хаджа. Мэри вернулась на кухню.
Она хотела сказать – папа. Она ж еще маленькая и не виновата, что ей тяжело выговаривать звуки.
Пауэлл опустился на колени рядом с Барбарой:
– Скажи папа, девочка. Скажи. Папа? Папа? Скажи: папа.
– Хаджа, – отозвалась Барбара и самозабвенно стала пускать слюни.
Пауэлл сдался. Он погрузился мимо сознательных уровней в подсознание.
Привет, Барбара.
– Опять ты?
Помнишь меня?
– Не знаю.
Конечно, помнишь. Я тот, кто без спросу лазит в твой личный маленький дурдом тут, внизу. Мы вместе пытаемся навести порядок.
– И нас только двое?
Только двое. Ты знаешь, кто ты такая? Тебе не хочется узнать, почему ты погребена тут, внизу, в одиночестве?
– Не знаю. Расскажи мне.
Ну что ж, милый младенчик. Когда-то ты уже пребывала в похожем состоянии… просто существуя. Потом ты родилась. У тебя были отец и мать. Ты выросла в красотку с темными глазами, светлыми волосами и грациозной фигуркой. Ты отправилась на Землю с Марса, сопровождая отца, и вы…
– Нет. Никого нет, кроме тебя. Только мы двое, во мраке.
Существовал твой отец, Барбара.
– Никого не существовало. Никого больше не существует.
Прости, милая. Мне вправду жаль, но придется нам пройти через эту агонию снова. Я должен кое-что посмотреть.
– Нет. Нет… пожалуйста. Мы двое одни, и все. Пожалуйста, милый призрак…
И мы останемся только вдвоем, Барбара. Пожалуйста, держись рядом со мной. Твой отец в соседней комнате
