– Вино отравлено! – снова и снова повторял я, и для пущей убедительности сказал то же самое по-гречески.
– Отравлено? – повторил на том же языке главарь, – откуда тебе известно?
Он посмотрел на меня сверлящим взглядом, словно бы желая проникнуть в сокровенные тайны моего ума.
Это был пожилой мужчина, с короткой седой бородкой и властными карими глазами. Его орлиный нос, свисающий над тонкими губами, отнюдь не портил внешность. Одет он был в тунику из дорогого пурпурного шёлка, подпоясанную широким кожаным ремнём, на котором висел короткий меч. Пальцы рук украшали перстни с разноцветными камнями.
– А ну говори, юноша, почему ты решил, что вино отравлено? – спросил меня подошедший лысый мужчина средних лет.
Отсутствие волос на голове компенсировала густая чёрная борода, сплетенная во множество тоненьких косичек. Подобной замысловатой бородки я ни у кого ранее не встречал.
– Здесь хранился яд, – сказал я, указывая на наш пурпурный кувшинчик.
– Почему ты так считаешь?
– Потому что лично его приготовил, – честно признался я и, принюхавшись к содержимому одного из кубков, добавил, – вот, можешь сам в этом убедиться.
Бородатый щёголь осторожно принюхался и, поморщившись, с тревогой обратился к вожаку:
– Мецн! Похоже, что этот юноша прав! Вино и пустой кувшин, вернее то, что от него осталось, одинаково неприятно пахнут!
Мецн грозно посмотрел на меня. Властные карие глаза опять принялись сверлить.
– Говори немедленно! Кому ты продал этот кувшин? – спросил он строго.
– Продал не я, а мой хозяин. Какому-то одноглазому римлянину.
Услышав это, мужчины тревожно переглянулись.
– Как тебя зовут, юноша? – спросил лысый.
– Зовут меня Соломоном. Я помощник лекаря Мафусаила.
– А почему ты думаешь, что этот одноглазый человек – римлянин? Может он иудей или финикиец?
– В том то и дело, что нет. Он говорил по-латыни.
Сказанное сильно озадачило присутствующих. Воцарилось напряжённое молчание.
– Пусть Соломон расскажет всё, что видел, без утайки, – раздался голос Мецна.
Брови его свелись воедино, а щёки втянулись вовнутрь, отчего скулы ещё больше стали выдаваться.
– Давай, юноша, рассказывай. От этого зависит судьба многих, в том числе и твоя, – произнёс лысый.
Я принялся пересказывать в мельчайших подробностях события прошедшего дня, и лица у мужчин становились всё более озабоченными.
– Ты всё слышал, Мецн?– спросил лысый.
– Да уж не глухой, – ответил тот.
– Теперь ты понял, кто за тобой охотится?
– Я не дичь, чтобы за мной гоняться! – возмутился Мецн, хватаясь за рукоятку своего меча. – Как ты смеешь допускать подобные выражения, Меружан!
Меружан – так звали лысого – вовсе не смутился: по-видимому, ему были позволительны подобные выходки. Он продолжал в том же нравоучительном тоне:
– Дичь или нет, но факт налицо – римляне пытались нас отравить. К сожалению, я оказался прав. Нельзя было путешествовать без достаточного количества войск.
– Да пойми ты! Не мог же я заявиться в этот город с целой армией, – произнёс уже виноватым тоном Мецн, – это было бы расценено как вторжение. И потом, мы путешествуем инкогнито, под видом заморских купцов.
– Инкогнито? – удивился Меружан, – и всё-таки римляне сумели нас распознать.
– Кто же, по-твоему, выдал нас?
– Ясно кто. Маккавеи, с которыми ты уже неделю ведёшь переговоры.
– Маккавеи? Чушь! Разве им выгодно выдавать Риму, этому потенциальному агрессору, своего вероятного союзника?
