Время бурлачества миновало.
Но когда я вижу эти серые пыльные лица, облитые потом впавшие щеки; когда перед моими глазами движется эта темная лапотная Русь с узлами и котомками за плечами, в которых, думается, не столько добра, нужного для пешехода, сколько горя народного, тоски беспредельной, муки мученической, нужды, нищеты, бабьей доли сиротской, болезней неизлечимых да надрывающегося терпения, – мне вспоминаются слова нашего поэта-народника H.A. Некрасова:
Волга, Волга, весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великой скорбью народной
Переполнена наша земля…
Стоит только побывать в конечных пунктах этих мужицких летних этапов, у кельи того или другого старца, у мощей того или другого угодника; стоит лишь только прислушаться к глубоким стонам – вздохам этой преклоняющейся серой массы, чтобы постигнуть и пережить тяжесть тех скорбей, которые приносит простой люд к великим православным святыням.
Эти вздохи у раки великого Саровского угодника в одно из моих первых путешествий туда почему-то напомнили мне тот легендарный стон земли, который был слышен в великий момент Мамаева побоища на Куликовской битве, освободившей Святую Русь от нещадного ига татарского.
И здесь я видел, как после этих глубоких вздохов, сошедшихся с разных концов нашей страны простых бесхитростных детей земли, после их бессвязных, пожалуй, даже бессмысленных лепетаний, вроде: «Господи, Мать Пресвятая Богородица, Серафим Саровский… батюшка ты наш… преподобненький… ох, Господи», – эти люди вставали освобожденные от другого Мамая – от современной тоски сердечной, беспредельной, бесконечной печали, от давящей душу, сердце и изможденные плечи нужды.
И вставали бодрые, со светлым, восторженным взглядом, готовые после тысячеверстных переходов с медными грошами пускаться в обратный путь с еще меньшим количеством грошей.
Я никогда не забуду, когда после поклонения мощам преподобного, а затем после исповеди и причастия Св. Христовых Тайн одной 70-летней старушки, пришедшей пешком из Волынской губернии, у которой вчера бессердечные карманники в то время, как она прикладывалась к мощам, вырезали единственные 1 р. 60 к., весь ее основной капитал, мы, увидя вместо печального выражения пережитого горя светлое, радостное лицо, чистые светло-голубые полные жизни глаза, спросили: «Ну что, бабуся, как чувствуешь себя?»
– И-и… хорошо, кормилец!.. И-и… радостно, родненький! – восторженно ответила старушка.
– Ну, а как же домой-то… без денег-то?
– Да ништо, голубчик! Преподобненький проведет без беды, без печали!
О, если бы вы, господа интеллигенты, которые ценят при условиях городской жизни рубли дешевле, чем наши бедные крестьяне копейки, слышали в этом тоне музыку той веры, которая в состоянии поколебать не только горы, а даже самые окаменелые человеческие сердца, вы поняли бы, что, если человек обладает хотя миллионной частью этого порыва веры, он – счастливейший из смертных, он неуязвим, он герой, богатырь видимой нами жизни; по его вере сделается не только то, что делал Божественный Спаситель мира, а даже больше сих (Ин. 14,12); тогда вы сами поняли бы, где и в чем нужно искать счастье в жизни; где и в чем нужно черпать силу и неуязвимость для жизненной борьбы…
И здесь же, сейчас же, в этот момент совершилось изумительное чудо.
