Шёл ноябрь 1941-го. Тот лагерь под Житомиром представлял собой огороженный колючкой чёрный квадрат посреди припорошенного снегом белого поля. А внутри квадрата – десять тысяч обезумевших от голода и холода иванов. Квадрат был чёрным, так как весь снег внутри периметра съели. Съедены были и трава, и листья. Озверевшие люди насмерть дрались за картофельную ботву. Некоторые сослуживцы Фрица, смеясь, кидали в толпу пленных кукурузный початок, чтобы посмотреть, как эти варвары бьются за добычу.
Но Фрицу такие зрелища были не по душе, и он написал рапорт о переводе на фронт. Разве мог он представить тогда, что спустя год окажется на месте тех иванов?! Фриц в подробностях вспоминал виденное там, под Житомиром, чтобы внушить себе: здесь ещё цветочки, бывает страшнее. Действительно, в сравнении с условиями, в которых содержали русских пленных на том поле под Житомиром, здесь ещё можно было выжить! И он выжил.
После долгих скитаний по лагерям и неудачных попыток комиссаров, сулящих прощение, завербовать его в комитет «Свободная Германия», оказался Фриц в этом провинциальном русском городке, в Кирове. Долгие одиннадцать лет отделяли его от возвращения на родину, но их ещё нужно было прожить.
* * *
До подъёма оставались считанные минуты, зуб ныл сильнее. Перед рассветом – самая темень. Чёрный воздух барака, казалось, застыл от мороза. Холод продирался сквозь лохмотья, длинное тело чуть трясло от озноба. Фрицу казалось: он стал частью этой биомассы, что хрипит, чешется во сне, ворочается на нарах, кутаясь от холода. Перед глазами всё мелькали картинки былого.
Ему казалось, что он упустил что-то важное, какой-то ответ. Ответ…
Наконец, послышалась громкая команда, и мрачный барак зашевелился. Снаружи уже доносились окрики, ненавистное: «Давай-давай!» Только Фриц не двинулся с места, он лежал, уставившись в потолок. После бессонной ночи пребывал как в бреду, не понимая толком, где находится: на том свете или на этом…
Вот перед его глазами красноармеец, один из тысяч пленных русских. Он за колючей проволокой; умоляюще смотрит, как надзиратель Фриц уплетает толстый бутерброд с сыром. Этот иван жестами показывает, что хочет есть, но Фриц остаётся невозмутимо-безучастным. Ефрейтор Нойбауэр не издевается над пленными, но и помогать им запрещено. Таков порядок!
Вот перед его глазами русская девочка, нарушившая порядок. Она протягивает хлеб обезумевшему от голода, холода и страха Фридриху Нойбауэру.
Русская девочка, спасающая немецкую жизнь.
Петрозаводск, июль 2015 г.
В кабине жарко и… просто невыносимо противно. Баранку крутит Игнатьич – мятый, средних лет мужичок с физиономией кислой, как квашеная капуста. По масленому лицу струится липкий пот. Во рту гадко, словно курицы помёта наложили.
Да, КрАЗ-лесовоз – не самая комфортабельная машина для езды по кочкам просёлочных дорог. Особенно если едет без груза (тогда его мотает во все стороны на каждом ухабе). Особенно если шофёр – с большого бодуна (а так оно и есть).
Каждое движение болью пронзает одурманенный мозг, и белый свет не мил. Даже родинка на щёчке Мэрилин Монро, что соблазнительно улыбается с цветной картинки, приколотой к козырьку – не мила. Игнатьич хочет быстрее добраться до леспромхоза, чтоб «поправить здоровьице», но страшно гнать – трясутся и руки, и ноги. Это похмелье…
Марево жаркого дня витает в воздухе. Весна семьдесят пятого. Забайкалье. Мохнатые сопки обрамляют зеленеющую молодой травкой долину. В безоблачном небе повисло, словно пришпиленное, солнце. А там внизу, в долине – пыльный посёлок, районный центр Сопатовка. Облезлые панельные двухэтажки с тёмными пустыми глазницами окон, обшарпанный частный сектор с помойкой по соседству. И храм, страшный храм с дырявой ржавой маковкой без креста; с тёмными от сажи стенами; с распахнутыми настежь воротами, пробитыми в стене прямо в алтарь, где устроен склад удобрений.
