– ДА ПОШЕЛ ТЫ!!! – этим криком Наташа разбудила себя окончательно, прогнав то, что недобро смотрело на них и обдавало жутким холодом из-под моста.
Поезд замедлял ход. Мелькали фонари и в их свете – кубы привокзальных построек в темноте. На часах было 04.20. "Инта", – догадалась Наташа, села и начала одеваться.
Это ей не нравилось – два кошмара подряд за одну ночь, что они на этот раз предвещают?
Сунув в карман куртки сигареты, она вышла на перрон. На этот раз она курила у вагона одна. Поодаль кто-то высаживался; капризничал сонный ребенок, недовольный сменой теплого уютного вагона на заснеженный перрон; его мать ласково увещевала малыша.
Следом вышел "адвокат", сонно зевнув и с хрустом потягиваясь, крякнул от мороза и тоже закурил. На Наташину финскую куртку он посмотрел с иронией: "Ох, женщины, все форсят, о фасоне думают, а Север шутить не любит, место суровое…"
От сигареты сразу разжался обруч, сдавивший ей грудь после кошмарных сновидений, и Наташа перевела дыхание. "Просто совпало. Бывает. Какая опасность мне грозит? Я просто расскажу о том, что видела на камере, пусть ищут водителя "пежо". По тундре в пургу шляться не пойду; в медвежью берлогу палкой тыкать не буду. Все нормально… Нужно еще часа два-три поспать, чтобы в Воркуту приехать человеком, а не сонным филином!"
Капитан Игнатьев обещал встретить ее в Воркуте и проводить в гостиницу. Наташа была ему благодарна за это: хоть Ефим и говорит, что в Воркуте заблудиться невозможно, но он-то там не впервые. В отличие от нее.
У соседнего вагона, невидимый в темноте, стоял парень в черном и смотрел на женскую фигуру под фонарем. "Все такая же – решительная, боевая, не сворачивает с пути, всегда остается сама собой. И если не принимаешь ее такой, какова она есть – лучше тогда и не приближаться. Наташа, Наташа… Необычная. Непредсказуемая. Непостижимая. Единственная!"
– Заходим в вагон, – сказала проводница, кутаясь в форменную шинель. – Отправляемся.
*
Из-за того, что этой ночью она спала урывками, у Наташи наутро побаливала голова и кофе она попросила сделать покрепче. "Может, в гостинице в первый день просто лечь и выспаться и никуда не ходить? – думала она, разглядывая себя в дверном зеркале. – Успеется еще".
За окном было хмурое северное утро. Над тундрой вилась поземка. Тундра раскинулась до горизонта – бесконечное поле с небольшими холмиками и приземистыми, занесёнными снегом деревьями и редкими кустиками. Отчасти эта картина напомнила Наташе Степной Крым, откуда были родом ее родители и бабушка по маминой линии.
"Вот она, тундра, – подумала Наташа, ставя собранный чемодан на вторую полку и садясь к столу, на котором уже соблазнительно дымился горячий кофе. – А странно, почему в Ленобласти деревья вымахивают до девятого этажа в поисках солнца, а здесь какие-то скукоженные?"
Кофе в красивом стакане с ажурным подстаканником был упоительно вкусным и крепким. Даже слишком крепким – уже от половины порции Наташа почувствовала прилив сил. Уже не хотелось снова прилечь на свою полку и подремать сорок минут до прибытия. Толку от такого отдыха не будет – только голова отяжелеет и тушь на ресницах смажется.
Вернув проводнице пустой стакан, Наташа почистила зубы и снова села у окна. Там уже мелькали шахты, терриконы и рабочие поселки. Пару раз поезд миновал переезды, у которых за шлагбаумами ждали машины – в основном могучие, похожие на горы, грузовики – "Урал", "КАМАЗ", "Ямал", о которых говорил ей Федор. Наташа прыснула, представив одного из этих великанов на Невском. Как бы шарахались от него лощеные и надраенные местные машинки, боясь, что одно колесо тундрового грузовика вкатает их в асфальт! Как куры бы, разлетались! "А здесь по зимнику ни одна из наших понтовозок не проехала бы. Только на такой, большой и основательной, с широкими колесами и проедешь. Север суров и диктует свои правила жизни: без понтов, ребята, проще надо быть…"
