После третьей операции в России мне сказали, что наш единственный шанс – клиника в Германии. Я списалась с клиникой, а узнав о цене вопроса, поняла, что и этого шанса у нас нет. И еще на меня свалились все бытовые вопросы, которыми занималась мама. И саму маму теперь нужно было кормить с ложечки, переворачивать, чтобы сменить памперс, обмывать…
Подруга Варька, известная в нашем городе журналистка, предложила обратиться в какой-нибудь благотворительный фонд и лично занялась этой темой. В результате чуть не погибла. Хорошо, что директор одного такого фонда, с которым у Варьки начался роман, оказался непрофессиональным убийцей и Варьку задушить не смог, однако закопал. Он даже не понял, что она еще жива. Варька из могилы вылезла, смогла вызвать помощь. Прославилась на всю страну, и не только своим спасением, а устроенным для директора фонда перформансом. При виде воскресшей Варьки, над которой еще поработала ее знакомая гримерша, он сиганул голеньким с третьего этажа, сломал обе ноги, стал импотентом (прыгал с очередной бабы) и сейчас вроде бы до сих пор проживает в той же психушке, где лечился мой бывший. Не знаю, как там у него сейчас с головой, но Варька говорила, что он до сих пор в инвалидном кресле.
Я сказала: никаких фондов. Тем более в СМИ стала всплывать все новая и новая информация на эту тему. В интернете я то и дело натыкалась на сборы пожертвований, причем то собирали на дельфинотерапию, то на лечение ДЦП стволовыми клетками в Китае, то инновационными методами, придуманными в Южной Корее. Я связывалась с людьми, которые собирали деньги на лечение своим детям, и услышала ото всех, какое количество мошенников крутится вокруг благотворительности. Во-первых, само «инновационное суперсовременное лечение» у меня, как у врача, всегда вызывает подозрение. Во-вторых, всем, кто по-настоящему собирал деньги на лечение и отчитывался о всех поступлениях и расходах, обязательно начинали поступать звонки о том, что жертвователь ошибся нулем – хотел перевести двадцать тысяч, а перевел двести. Пожалуйста, верните разницу. В-третьих, мне показались странными некие онлайн-молитвы и общение с духами в Сети – это вид помощи больному ребенку.
Варька, в свою очередь, тоже общалась с коллегами и наслушалась про мошенников, наживающихся на щедрости русской души и желании наших людей помочь больным детям. Я поняла, что если открою счет для сбора средств и честно буду обо всем отчитываться, то наживу себе лишние проблемы. Обязательно появятся мошенники, которых я не смогу распознать. И я еще могу испортить себе репутацию из-за того, что сейчас появилась масса людей, которые живут на постоянные сетевые сборы. У них болеют и умирают дети, а потом воскресают под новыми именами на других интернет-площадках. А если засветишься на сборе денег, пусть и для на самом деле больного ребенка, то потом можешь незаслуженно быть облита ушатом помоев. При этом тех, кто на самом деле занимается мошенничеством (а это уголовная статья), крайне сложно поймать и привлечь к ответственности. К тому же нашим правоохранительным органам выуживать попрошаек из интернета и сложно, и просто неохота. Заявления почти никто не пишет – и что напишешь? «Я перечислил на лечение ребенка тысячу рублей. А теперь та же фотография вывешена на другой интернет-площадке, у ребенка другое имя и другой диагноз. Верните мне тысячу рублей». У нас уголовная статья (мошенничество) – это в случае ущерба свыше двухсот пятидесяти тысяч рублей. А меньше – это «административка». В худшем случае – арест до пятнадцати суток и штраф до пятикратной суммы ущерба. В теории. На практике вашей тысячей рублей никто заниматься не будет. В нашей стране жертвовать нужно лично тому, кого вы знаете или знают ваши друзья, которым вы доверяете. Так будет лучше для всех.
