– Вот как?
– Да, так, mon cher! Я столько лишнего болтаю пред тобою. О божьем промысле спокойно говорю. Сие риторство я люблю, и этого не скрою. Тем паче, что все знания потом я удалю…
Владимир улыбнулся кончиками губ.
– Так, на чём я там остановился? Ах, да. На познании этого мира при каждом новом воплощении. Пролетает бессильное детство и уродливое отрочество.
– У меня было весьма неплохое и нескучное детство.
– Ну, с тобой – это случай особый. Не каждому дано родиться любимым и единственным сынком в богатом семействе. А впрочем, даже у самых больших счастливчиков именно в детстве бывают минуты полного бессилия перед волей старших. Например, досужего гувернера, заставляющего учить французские глаголы, вместо игры в мяч на солнечной лужайке. Разве ты сам не помнишь, как однажды летом тебе пришлось штудировать синтаксис французского языка в то время, как рядом, на лужайке возле дома, играли в мяч гости твоей маман. И среди них была одна – молоденькая и хорошенькая Сюзи, которую ты мысленно готов был раздеть уже в неполные семь земных годков. Не помнишь?
– Помню…
– А помнишь, как ты истово проклинал француза со всеми его чёртовыми глаголами. И даже мечтал его убить?
– Да, – усмехнулся Владимир. – Припоминаю немного.
– То-то. А знаешь, я был тогда совсем рядом. И даже думал всерьез помочь тебе в этом мероприятии.
– Зря… Мало ли что придет в голову глупому мальчишке.
– Ты, верно, не помнишь, но в тот же день ты придумал аж целых десять способов убийства этого мерзавца француза!
– Даже так? – Владимир снова хмыкнул и густо покраснел.
– Да, уже тогда я был обеспокоен тем, что как бы твоя репутация будущего соблазнителя и прелюбодея не подмочилась бы деяниями настоящего убийцы. А убийства – это уже не моя прерогатива.
– Ну, вот еще… Я же не душегуб.
– Но тогда-то, клянусь, ты был настолько близок к этому.
– Да, бросьте вы…
– Помилуй, ты даже детально продумывал, как накормить этого несчастного Жана пирожными с крысиным ядом.
– Какой кошмар, – от стыда Владимир закрыл глаза.
– У твоей матушки в кладовой хранился пузырёк с этой пагубой. И вот ты, наполненный решимостью отравить француза, спустился…
– Довольно, Виктор. Мне стыдно…
– Как скажешь… Поверь, но в те минуты я с восхищением смотрел на твое милое и такое не по-детски злое и мстительное личико. Но мне было чертовски жаль тебя терять. Ведь если бы я дал тебе тогда волю, тебя бы тут же прибрал в свои лапы какой-то иной демон. Намного проще и бескомпромиссней меня. Знаешь Махнев, те мои коллеги, что работают с душами убийц, они ведь не разговаривают стихами.
– Я понимаю, – с волнением отвечал Владимир.
– Они и лавандовые поля не выращивают. И фламинго у них над озерами не летают. Там все скромнее и тривиальнее, Махнёв. А главное – без лукавых премудростей. Там всё, Махнев, довольно наглядно и весьма грустно.
– Да, уж…
– Так что, ты можешь вполне поблагодарить своего патрона за то, что несколько раз в твоей короткой жизни он оттащил тебя от края иной бездны, которая считается более тяжким грехом, нежели прелюбодеяние.
– Спасибо вам, Виктор, – глаза Владимира увлажнились.
– То-то же.
Они оба молчали, слушая шорох тихих волн.
– A propos, на чем мы с тобой остановились? Ах да, после нудного и скучного детства идут совершенно гадкие годы отрочества, когда на чистом лбу и щеках, словно клубника в июне, зреют пышные бутондамуры[3]
