– Да, – с легкостью подтвердила она. – Наконец-то у нас, кроме Криворотова, симпатичный парень появился.
Мое сердце подпрыгнуло. Я чуть не задохнулся от радости. Значит, я ей тоже понравился.
Криворотов, сидевший на следующей парте за Зоей, одобрительно, но чересчур усердно стал гладить ее по голове, и она, фыркнув что-то вроде: «Сто раз просила так не делать», принялась выкручивать ему пальцы.
– Слышь, – сзади подергали за рубашку, – у тебя девушка-то есть?
Я обернулся. Емельянова – синеволосая девчонка с бритым виском с одной стороны и длинной челкой с другой. В левой брови пирсинг. Подружка Поповой.
– Нет.
Я опасался, что вот-вот начнется глум. Подобные разговоры ни к чему хорошему не приводят.
– Ничего, подберем. Тебе какие нравятся? Блондинки или брюнетки?
Она хитро подмигнула Поповой.
– Синие, Емельянова, ему нравятся, – подал голос Тифон. – На синих парни всегда в первую очередь западают.
– Ты, что ли, западаешь? – тут же огрызнулась Емельянова.
– Для меня вы все на один цвет.
– А ведь и правда, – на весь класс воскликнула Емельянова, будто открытие сделала. – Слушай, Никита, ты-то хоть девчонками интересуешься? Или мы для тебя тоже на один цвет?
– Но если даже так, – с лету подхватила шутку Попова, – с Трифоновым дела не имей. Он хоть и секси, но психический и злой.
– Твоя глупость, Попова, лишний раз подтверждает мою правоту, – Тифон спокойно и снисходительно улыбнулся.
После этих его слов обе девчонки как с цепи сорвались и на весь класс загалдели, перебивая друг друга.
– Эй, Трифонов, когда же каминг-аут?
– Может, в одиннадцатом наконец порадуешь?
– Да ладно, чего стесняешься, весь мир уже так живет.
– Боится, что его друзья-гопники узнают.
– Да все самые брутальные мужики – геи. Стетхем, Люк Эванс, парень из «Побега», даже Гендальф. Ты, Трифонов, в этом списке будешь отлично смотреться.
Они так расшумелись, что все, включая Дятла, развесили уши.
Тогда Тифон насмешливо и громко сказал Лехе:
– Ну что за несправедливость? Почему бабам нельзя вломить, чтобы они хоть немного базар фильтровали?
– А если будешь угрожать, – вредным голосом заявила Емельянова, – то я скажу директрисе, что ты ни фига не толерантный.
– И тебя из школы выгонят, – добавила Попова.
– И тогда Ярову проспоришь.
Они специально задирали Тифона, зная, что он не может ничего им сделать.
Класс оживился. Отовсюду посыпались шутки и смешки.
Но тут спокойно сидевший перед нами Яров внезапно поднялся и вышел в проход между партами.
– Вам сказали читать, вот и читайте, а кто еще рот откроет, вылетит за дверь. Ясно?
У него был уверенный, ровный голос и красивое, но слишком серьезное лицо. Народ сразу послушно притух.
Одна только Емельянова непокорно, но негромко тявкнула:
– Ой, как страшно.
– А ты, – Яров резко развернулся к ней, – вылетишь первая, потому что я, в отличие от некоторых, толерантен и гендерных различий не делаю.
Емельянова злобно зыркнула, но промолчала, угроза подействовала. Только стоило ему вернуться на свое место, как она снова намеренно громко зашептала Поповой:
– Меня глючит, или сейчас Яров за Трифонова заступился?
В ответ Попова только передернула плечами. После наезда Ярова ей не хотелось продолжать, да и во всем классе повисла какая-то неприятная, выжидающая тишина.
Я посмотрел на Тифона. Он сидел вроде бы глядя в учебник, но его желваки играли, румянец разгорелся больше обычного, взгляд уперся в одну точку.
