У Феди рабочее место почиталось престижным. Ему поручили ремонт готовой, но имеющей какой-нибудь невзрачный брак продукции. Он высверливал прибором, похожим на зубоврачебный бур, черные пятнышки и пузырьки на эмалированных раковинах, стачивал тщательно неровности и огрехи формы, замазывал глазурью мелкие трещины. Затем это снова отправлялось в печь, а из нее – после некоторого аккуратного хранения на виду у всех и посреди цеха на специальных трехъярусных тележках – однажды как попало вывозилось на улицу, на свалку.
И хотя бы раз в неделю заводик в сопровождении его хозяина Джорджа Клайка и главного инженера Свена посещали солидные и никому не известные делегации иностранцев, доставляемые в Лаагри – к черту на кулички – казалось бы, никому не нужную и неизвестную окраину Таллина, дорогим, роскошным и с затемненными окнами автобусом с большими латинскими буквами по бокам: Hansabank.
Рабочим говорили, что это акционеры нового предприятия и главные финансисты проекта. Они обычно проходили по цеху, глядели на участки, на обжиговую печь, слушали то, что им рассказывали в качестве экскурсоводов Джордж и один человек из лаборатории химического анализа. А Свен всегда, если проходил мимо Фединого рабочего стола, подмигивал ему и на английский манер показывал вверх большой палец, мол, ты, Федя – парень что надо – «окей» и «молодец!»
После подобных визитов иностранцев в курилке и на обеденном перерыве продолжались разговоры о заботах производства, излагались домыслы и предположения и совсем мало достоверной информации о том, зачем рыщут эти акционеры по цеху, чего ищут и отчего столь часто навещают унитазовое производство. И будет ли в этой связи повышение зарплаты, изменятся ли как-то в лучшую сторону условия работы, будет ли вообще перспектива для каждого усердного и не угасившего в себе чувства тщеславия труженика? Это представлялось насущным и интересным для каждого, и люди ловили любые новости по заводу.
И видимому всеобщему увлечению керамикой нельзя было не верить. Но накапливались обстоятельства, что побуждали непоседливых рабочих задумываться и искать объяснения некоторым странностям и порядкам, установленным на этом мало кому известном заводике.
Случалось, Федя сам был зачинщиком подобных разговоров в курилке.
– Обидно, конечно, делаешь, делаешь свою работу. Стараешься, пыхтишь, и знаешь, что в конце концов ее все равно выкинут на помойку!
– А какая тебе разница?! Платят и ладно. Чего еще надо? – перечил Феде бригадир гипсовщиков эстонец Урмас.
– Чего еще надо? Ясности. Простоты и понимания того, что происходит вокруг.
– Хотелось бы стабильности. Знать, что работаешь не на свалку, а с пользой. И разве тебя не интересует, как долго этот заводик просуществует? – Федю поддерживал Володя Долматов.
Это он говорил Урмасу из гипсового цеха, потому что Урмас почему-то всегда против Феди выступал поперечной пилой.
– Если здесь каждые четыре месяца выгоняют старых работников и набирают новых, то откуда возьмется качество и опыт? Так и будут экспериментировать и по-новой обучать каждого новичка.
– Это вообще похоже на какой-то эксперимент. Или они просто отмывают денежки, – высказывал свои предположения Женя Баранов, совсем молодой и спортивный парнишка. Он не чурался общения с теми рабочими, кто по возрасту был солидно постарше его.
– А потом в один прекрасный день закроются, нас выметут на улицу. Скажут, не оправдали надежд. А Эстония должна будет выплатить им компенсации за неудавшийся проект, – комментировал едко всегда что-то знающий Артур, бригадир с линии отлива моек.
