– Простите меня, но я не могла там более находиться, – вздохнула Аглая, садясь на скамейку. – Боже, какие могут там быть тайники?! Я не хочу видеть этих векселей и не понимаю, что они нам дадут! Разве это поможет доказать то, что отца убили?
В саду скрипнула калитка. Это вернулась домой кухарка, ведя за собой носильщика, навьюченного корзинками и мешками с явно солидным запасом провианта.
– Вовремя смылись, – проговорил Данилевский, проводив взглядом эту маленькую процессию.
Однако в возвращении кухарки с рынка имелись и преимущества, поскольку совсем скоро для нас в саду был накрыт стол и выставлен горячий самовар.
После обеда и чая мы еще долго сидели и болтали, и смеялись над шутками Данилевского, и над веселыми последними новостями, услышанными от Липы, пока не заметили, что вечер уже принялся раскрашивать небо в золотисто-багряные тона.
Данилевский выпил еще чашку чаю, заев ее очередным большим калачом и с благодарностями распрощался.
– Ах, я, как и всегда, совершенно забыла о времени! Мне тоже давно пора, – Олимпиада повернулась ко мне, и ее глаза лукаво блеснули. – Михаил Иванович, вы не проводите меня?
– Почту за честь, – ответил я, втайне радуясь удобному поводу улизнуть из дома.
Аглая с насмешливым укором посмотрела на нас и исчезла в глубине сада…
Дом Липы, утопавший в зелени, находился совсем недалеко от усадьбы Савельевых. К нему от дороги, по которой мы шли, вилась тропинка, ведущая вверх по склону холма.
– Михаил Иванович, давайте прогуляемся! Весь день такая духота! Мне ужасно не хватает воздуха! – сказала Липа, накидывая на плечи свой палантин. Полупрозрачный, такого же густого гранатового оттенка, как и ее платье, он развевался в первых порывах предгрозового ветра, окутывая красными языками тканевого огня то бледную шею, то запястья девушки, видневшиеся между оборками рукавов и кружевной тканью перчаток.
Я остановился, всматриваясь в багровеющее небо, на которое с одного края стремительно наползала темная клубящаяся облачная пелена.
– Тучи обойдут нас стороной, я уверена, – прищурилась моя спутница. – Хотите, я покажу вам место, где гулять в сумерках особенно удивительно?
– Только если дома вас не хватятся… – скорее из вежливости, нежели из искреннего опасения ответил я.
– Пойдемте, Миша, тут недалеко, – Липа свернула на боковую тропинку и побежала с холма вниз, в сторону от своего дома.
Я поспешил за ней. Небо стремительно темнело, но гранатовое платье девушки мелькало впереди, разрезая сгущавшиеся сумерки, и мне ничего не оставалось, как только стараться не отстать.
Наконец Липа остановилась.
– Вот мы и пришли, – сказала она, чуть запыхавшись. – Теперь можно идти спокойнее.
Я перевел дух и осмотрелся.
Мы стояли у невысокой оградки кладбища.
Мне стало немного не по себе.
Липа же была совершенно спокойна и даже, как мне показалось, весела. Она потянула на себя почерневшую от времени калитку, но та не поддалась, и я поспешил к девушке на помощь.
– Кладбище дает огромную свободу! Я это уже давно поняла. Подумайте только, никто и слова не скажет против того, что я хожу сюда одна. А ведь девице приличествует сопровождение даже при обыкновенных прогулках! Никто не спросит, отчего я тут… – с этими словами Липа неспешно обходила по узким тропинкам старые замшелые каменные плиты и потемневшие деревянные кресты.
Некоторые могилы утопали в высаженных на них цветах, другие же были совсем заброшены. Невольное любопытство подталкивало меня по очереди читать эпитафии на надгробных камнях, и мне казалось, что со всех сторон до меня доносятся предостережения и нравоучения, исполненные житейской мудрости всего человечества. Здесь были и краткие выдержки из Ветхого Завета, и бесталанные любвеобильные четверостишия, и сухие сдержанные слова о чьей-то давно прожитой жизни, уместившиеся лишь в двух строчках, вырезанных на могильном граните.
