Торин крякнул и дернул что было сил. Что-то звучно чавкнуло, и колесо выпрыгнуло из осоки, разбрызгивая воду (ладно хоть не грязь!). Возчик осмотрел возвращенное имущество и за несколько минут, пока мы с Фалем изучали окрестности болота, сумел присобачить его назад, закрепив каким-то макаром, чтоб до деревни додюжило.
Мы снова заняли свои места и минут за пятнадцать, под речь Торина, ровно гудящего хвалу моим выдающимся способностям, добрались до села. Ничего, ладные домишки, бревенчатые. Фундаменты даже кое-где каменные, кровля глиняная – черепица, встречаются бревенчатые скаты; живность сытая, довольная, куры носятся, гуси гогочут, козы блеют. Да и народец, что глазами телегу провожает, отнюдь не худой. Может, и правда сапоги здесь купить удастся.
– Как село-то зовется? – поинтересовалась я лениво.
– Большие Кочки, – отозвался Торин.
– За что ж его так? – удивилась я. – Вроде местность не болотистая?
– Да камни стояли крупные, только в стороне, где теперь Малые Кочки, их груды поменьше были, вот и… – Потомок гномов пожал плечами.
– Понятно, – успела я кивнуть до того, как дикий визг прервал наши этимологические изыскания.
Визжали трое: две толстые бабы и одна свинья. Деревенский народ, заслышав вопли, начал подтягиваться на бесплатное представление. Торин притормозил.
– Что за шум, а драки нету? – довольно громко поинтересовалась я.
Визг и вопли готовых выдрать друг у друга волосы баб моментально стихли, головы повернулись ко мне.
– Магева, магева, магева… – прошелестело по толпе.
Сдобные деревенские бабенки, по сравнению с которыми я ощутила себя недокормленным дистрофиком, приблизились к плетню, отделявшему огород от улицы, и неловко поклонились. Свинья, ясное дело, кланяться не стала.
– Говори, – кивком головы я указала на ту, что справа.
– Свинья ее проклятая через забор подрывается и все ко мне норовит забраться, всю капусту попортила, – отчиталась бабенка, красная от досады и праведного гнева.
Н-да, кажется, я тут нежданно-негаданно оказалась авторитетом и судией. Вот так влипла, и чего делать? Я ж не Соломон, да и рубить бедную свинку напополам чего-то совершенно не хочется.
– Ты? – Я указала на обвиняемую.
– Та что ж я, виновна, коль Марынька такая шустрая, уж и запираю ее, а она все подроется, и прысь к Феоклине, – протянула баба.
– У тебя что, капуста, что ль, вкуснее? – хмыкнула я.
– Да не, – заулыбалась Феоклина, словно ей сказали какой-то несусветный комплимент. – Свинки у меня в загончике рядом, из помета одного с Марынькой, вот она «на хрюк» и роет, другие-то от Катарины ко мне не лезут. Только эта шкода…
Обвиняемая Марынька согласно подвизгнула, дернула хвостиком, лихо закрученным в кольцо.
– И часто залезает?
– А почитай каждый день, – безнадежно вздохнула Катарина, махнув рукой.
Народ, уже давно, видать, следивший за свиной историей и превративший ее в бесконечный анекдот, блуждающий по селу, захихикал.
– Стало быть, из-за одной свиньи, прорывающейся к родне, вы, две подруги, вконец рассориться собрались? – Я покачала головой. – Или решили, коль свинья так по-человечески себя ведет, сами по-свински поступать будете? – добавила задумчиво.
Бабы покраснели, виновато посмотрели друг на друга, а потом и на свинью раздора. Упрямая свинка вздернула к небу пятачок.
– Да разберитесь вы с ней, бабоньки, – попросила я, – ну хоть кормите ее сообща, патриотку, или вовсе к родне переселите, потом мясо поровну поделите, а если на опорос оставили, так свинок. Неужто договориться не сможете?
