– Да. Пришёл узнать, как дела.
– …Хорошо, что он пришёл. А то что-то я давно его не видела. – Ольга Николаевна присела рядом, и перед тем как посмотреть на Миру, разгладила складку на белом халате. – В такой момент… вам так необходима поддержка близкого человека. А муж… и есть близкий человек…
– По крайней мере, должен быть таким.
Так боязно смотреть на мир широко открытыми глазами. Из-за комплексов и фобий всегда хочется что-то подкорректировать самостоятельно, что-то приукрасить, а что-то и вовсе не замечать или найти оправдание. Выслушивая откровения матерей своих маленьких пациентов, Ольга Николаевна давно подметила эту тенденцию, которой были подвержены, как она считала, все. Но Мира, похоже, собиралась стать исключением, возможно, несвоевременным.
– …Мужчины по-иному переживают такие трагедии… Они ведь другие… По-другому видят этот мир, чувствуют и понимают совсем не так как мы… Порой им сложно выражать свои чувства, потому что они бояться показаться и нам, и себе слабыми…
– Больше понимания и терпения? Я стараюсь. Мне ведь совсем не хочется запомниться эгоистичной требовательной истеричкой.
– Этими качествами вы не обладаете. А почему запомниться? – удивилась Ольга Николаевна, но быстро добавила: – Извините, это не моё дело.
– Не переживайте. Это уже решённый вопрос, и он меня больше не волнует. Поэтому могу поделиться… с тем, кому доверяю… Какой бы ни был конец, а он почти на сто процентов известен, наш с Витей брак подошёл к своему логическому концу.
Ольга Николаевна опустила глаза, уйдя в себя на несколько секунд. А когда вернулась, сказала:
– Грустно, особенно сейчас…
Мира, чересчур спокойная, пожала плечами:
– Именно сейчас это стало так очевидно, что необходимость скрывать неприятную правду от себя отпала. Надоело притворяться, надоело врать, в первую очередь самой себе. Нельзя опускаться до такой низости даже когда кажется, что это оправдано нашими, часто притворными, стремлениями сделать чью-то жизнь лучше… Да, да, я знаю: это слишком категорично. Но я не собираюсь навязывать своё мнение. Я могу говорить только о себе и за себя. А я решила, что больше так жить не буду.
– Мира… – Ольга Николаевна замялась, обдумывая, что и как сказать. – Переживать то, что сейчас происходит, и то, что… предстоит пройти, легче вдвоём, чем одной.
– Одиночество… Его так боятся, так ненавидят… Избавляются от него любыми способами, и для этой цели все средства хороши.
– Человек по природе своей не может быть один…
– Но и в обществе нам сложно ужиться. Иначе откуда столько злости, столько ненависти друг к другу?
– Это от отсутствия счастья.
– Это не повод поощрять в себе эгоизм и равнодушие. Впрочем, счастье тоже не делает людей лучше…
– Может, это оттого, что сами люди не стремятся стать лучше?
– Может быть. Вот и я медленно погружаюсь во мрак, и мне всё меньше хочется с этим бороться. И не одиночество меня страшит. Меня пугает пустота, которая непременно придёт после того, как моя девочка уйдёт от меня…
– Мира…
– Не надо, не утешайте.
– …Вы же понимаете, что нужно жить дальше…
– Нужно? Кому? – возмутилась Мира. Вспыхнула, но на секунду. Потом понизив голос, добавила: – Не жалейте меня. Сожалеть не о чем. Не о ком…
– Это не так.
– Я знаю, что это правда, хоть и горькая. Мне уже сорок, а ничего толкового за эти сорок лет я не сделала. Ждала что ли своего момента? Вот теперь понимаю, что упустила его. А может, его вообще не было и не должно было быть. Я одна из миллионов, миллиардов, кто не оставит после себя ничего. Но это не было бы трагедией, если бы… Если бы не навязчивое желание сделать что-то стоящее. Не для себя, для других. И «спасибо» мне не нужно. Обойдусь… – Мира горько улыбнулась своей тени. – Моё время ушло. И в этом никто не виноват.
