– Для начала знать, зачем тебе это нужно.
– Ну, блин. – Он выпрямился. – Ты же в курсе про Виту? Я теперь даже поговорить с ней не могу. А если ты переведешься к ней в школу, то сможешь передать телефон. И вообще, поможешь мне все организовать.
– Что организовать?
– Побег.
– Ты серьезно?
– Абсолютно. – Его голубые глаза были полны решимости.
Я отступила на шаг назад:
– А если не согласишься, выгоню Амелина отсюда, пусть живет, где хочет.
Он театрально взмахнул рукой, и я улыбнулась:
– Чтобы попасть в другую школу, необязательно переводиться. Я могу просто так сходить туда и на перемене все передать.
– Там турникеты, электронные пропуска и охранник. Меня, кстати, уже не пускают.
То, как Артём нервничал, забавляло, но тема по спасению Виты мне нравилась.
– Если прийти к первому уроку, когда все вваливаются в восемь утра, упакованные в тысячу одежек, сонные и засыпанные снегом, то вообще узнать никого невозможно. Пропуск тоже фигня. Скажу, что забыла, они не имеют права не пустить. Потому что школа отвечает за жизнь и здоровье ребенка до конца занятий, а если я, к примеру, пойду домой за пропуском и меня собьет машина, то директора и охранника отдадут под суд.
– Да ты продвинутая, я смотрю. – Артём одобрительно покачал головой, а затем смущенно пояснил: – Я же в школе никогда не учился. Для меня там все очень странно устроено. Завтра утром сможешь? Пожалуйста.
Последнее слово он произнес уже без давления, по-человечески.
Артём был настырный, и я понимала, что, после того как я сказала, что попасть в школу нетрудно, он заставит меня это сделать любыми способами. Однако ответить не успела.
Позади него со снежинками в волосах и на плечах пальто неожиданно возник Амелин.
– Всё в порядке? – спросил он.
– Короче, договорились, – бросил Артём мне и, ответив Амелину, что «все нормально», быстро вышел.
А Костик так и остался вопросительно стоять на пороге:
– Пожалуйста, скажи, что ничего не случилось.
– У нас будет ребенок! – тут же выпалила я.
Мы разговаривали полушепотом в темноте. Я так люблю. Раньше я очень боялась темноты, а потом приняла ее, и оказалось, что с ней вполне можно жить. Темнота помогает понимать себя и слышать других. Она лечит боль и пробуждает чувства.
Да и темнота снежного городского вечера никогда не бывала по-настоящему темной, такой, как бывает в подвале или колодце. Серо-голубую темноту теплой квартиры наполняли тени и полутона, а не ледяное отчаяние бездонной пропасти.
Я лежала у него на коленях, и он гладил меня по волосам. Ладонь у него была мягкая и теплая, а толстовка пахла Артёмом. У них все в квартире пропахло его туалетной водой и лавандовым кондиционером для белья. Приятный, свежий и жизнеутверждающий запах, но мне не нравилось, что за ним я переставала чувствовать самого Амелина.
Новость о ребенке он воспринял с большим воодушевлением и минут пятнадцать убеждал меня, как это интересно и здорово, так что я и сама понемногу стала проникаться этой мыслью. А потом заговорили об их поездке.
– Там здоровенный загородный дом, – сказал Амелин. – Богатые люди, слуги, картины на стенах, свет загорается, стоит только об этом подумать, и дети, которым, кажется, уже нечего хотеть.
– Вас плохо приняли?
– Да нет, нас даже продлили, а перед отъездом накормили. Но атмосфера… неприятная. Все женщины в золоте и с пластикой, а мужчины – снобы и извращенцы.
– Интересно, как ты это понял?
