– И что же тебе сказала про это Мила?
– Мила? Ничего. Но ее тогдашний хахаль надолго отбил охоту вообще разговаривать с людьми.
Мы остановились возле группки, окружившей уличных музыкантов.
«Black black heart…» – пели они.
Своих шрамов Амелин стеснялся и одновременно бравировал ими.
Он прекрасно понимал, что выглядят они гадко. И те чужие, что остались от побоев на спине, и которыми он собственноручно себя разукрасил.
Однако гораздо сильнее его смущала не столько их физическая непривлекательность, сколько отражение его слабости и несдержанности.
Тяжелые воспоминания и боль он прятал за сияющей улыбкой, шрамы же прикрывала только одежда, но стоило ему остаться без нее, как темнота сгущалась.
Вечером следующего дня я нашла среди его учебных вещей черный фломастер и скрупулезно провела им по каждому тонкому белому шрамику, розоватой полосочке, багровому рубцу на его спине и руках. Процесс был долгим и волнительным, но я добросовестно прорисовала каждую черточку.
– Зачем это? – Он смущенно улыбался, разглядывая свое тело, напоминающее замысловатый штрих-код.
– Теперь я уже не уверена, что это просто шрамы. В их рисунке есть ритм, последовательность и логика. Они выглядят вполне разумными.
Амелин чуть не свернул голову, пытаясь заглянуть себе за плечо.
– Признайся, ты это специально сделал?
– Что сделал? – Впервые растерянным был он, а не я.
– Очевидно же, что это магические знаки, вызывающие влюбленность, притяжение и зависимость.
Он весело засмеялся:
– Егильет?
– Ну уж не знаю, как у вас, цыган, это называется.
– Это такой заговор, – сказал он, таинственно понизив голос. – Одержимость одним человеком. Чтобы он больше ни на кого не смотрел.
– Вот, пожалуйста, и теоретическая база, и доказательства, – сфотографировав его спину, я показала ему.
– Это черная магия. – Несколько секунд он молча разглядывал фотографию, затем удалил. – Обращение к темным силам и духам, переход потусторонней черты, а тот, кто однажды соприкоснулся с миром мертвых, никогда больше не станет прежним.
– Ну вот откуда у тебя такие познания?
– Мила с подружками к бабке какой-то ходили. Вернулись напуганные и весь вечер этот егильет обсуждали. Слово такое странное. Я погуглил. Помню, удивился еще тогда, что можно хотеть заставить человека насильно тебя любить. По-моему, это очень стыдно и унизительно.
– Ты так это сказал, что если бы я тебя не знала, то решила, что ты воспитывался в монастыре, а не среди стриптизерш.
– Слушай. – Амелин вдруг приподнялся. – А что, если мне пожелать избавиться от всего этого? Чтобы в один прекрасный день проснуться чистым, новеньким, заново рожденным?
– А смысл?
– Чтобы ты смотрела на меня как на Тифона.
– Твой егильет мне нравится больше.
– Правда? – Он недоверчиво прищурился.
– К тому же это противостояние конформизму. Ты забыл?
– Точно. – Рассмеявшись, он прижал мою ладонь к своей груди. – И все-таки иметь возможность загадать любое желание – это такой соблазн…
