20. Глава 9 (Ч.1)
После ухода Тони мой мир рухнул.
В один миг истёрлось в пыль всё, из чего я раньше состояла, чем жила. В каком-то смысле я перестала существовать: не ведала радости, голода, страха — от меня осталась только дряблая физическая оболочка, которая умела лишь беспрестанно рыдать. Я не ела, не писала, почти не спала и могла провести весь день под одеялом, трясясь от холода и слёз, не желая ни общаться с другими людьми, ни приводить себя в порядок.
Обеспокоенная моим состоянием Габриеля стала названивать мне. Если я и брала трубку, то старалась завершить разговор поскорее, до того, как она поймёт, насколько всё плохо.
Однако обмануть Габи оказалось не так-то просто.
Она заявилась без приглашения и обнаружила меня внутри серого склепа, почти умирающую. Следующий час я выла у неё на плече. Габи, уже вышедшая замуж и успевшая войти в стадию первого брачного кризиса, слушала меня с двойным сожалением.
— М-да-а… — задумчиво протянула она, гладя меня по голове. — Бабы рыдают из-за мужиков. Бабы рыдают не из-за мужиков. Какая-то вечная бабская рыдальня кругом. И что самое ужасное, с этим ничего нельзя сделать.
— Ох, Габи! Если бы я знала!.. — продолжала давиться я собственными слезами.
— Будь проклят тот день, когда я посоветовала тебе связаться с этим Тони.
— Ты ни в чём невиновата, Габи.
— Конечно, невиновата, — спокойно рассудила Габриеля. — Я просто подумала, что тебе будет немного легче обвинить кого-то ещё. Я-то как-нибудь перетерплю. С меня не убудет.
Дослушав её, я всё-таки смогла вымучить улыбку:
— Спасибо… Мне правда легче.
— Да пожалуйста. Обращайся. И всё-таки я смотрю на это так: лучше попробовать и мучиться оттого, что нихрена не вышло, чем не попробовать и мучиться сомнениями, а вдруг бы получилось. В конце концов, тебе есть что вспомнить.
— Не хочу вспоминать, не хочу… — заныла я и вновь свалилась на кровать.
Габи убирала мои сбитые клоками волосы и сердито качала головой.
Она не упрекала меня за то, что страдаю я отнюдь нехудожественно: от меня разит настоящим человеческим адом, а от слёз лицо моё приобрело одутловатые, глупые, болезненные черты. Живые люди проходят стадию отчаяния и самоуничтожения совсем не так, как показывают в фильмах: убитый горем герой в безупречном белом смокинге на фоне трагически собравшихся туч воздымает руки к небу, пронзительно вскрикивает душещипательное «Нет!» и падает на колени, медленно закрывая тоскливые глаза.
В реальности боль пожирает безжалостно и целиком, порой не оставляя сил ни на крики, ни на картинные жесты. Ничего прекрасного в боли не остаётся, даже если ей подвергается красивый человек, он превращается в безобразного и жалкого, потому что беспокойство о себе исчезает, и остаётся лишь грубый кусок неотёсанного страдания.
Вот и я валялась таким же куском, утешаемая Габриелей, которая не могла никак исправить моё прошлое, но всё же пыталась вернуть мне надежду на будущее.
— Илзе, пора приводить себя в чувства, — сказала Габи. — У тебя скоро день рождения. Ты ведь не хочешь прореветь и его тоже.
Честно сказать, мне было совершенно всё равно.
Я перестала следить за календарём и не заметила, что прошёл уже месяц после нашей последней встречи с Тони. Он не писал мне. Я не писала ему. Всё выглядело как полный и окончательный крах. И только мысли о нём продолжали кипеть по-живому, но Габи убедила меня, что вскоре и это пройдёт.
