Мы решили пойти направо от восходящего солнца. Решили – сделали. Дети больше не смеялись и не шалили, а грустно плелись друг за другом вереницей маленьких сереньких утят, то и дело перескакивающих через острые камни. Впереди на горизонте росла небольшая гора. Но мы теперь были учёные, и Антон с Максом пошли на разведку. В скалах была небольшая пещера с заваленным входом, но из её глубины звучала музыка. Такая тихая, такая чудесная музыка. Она казалась знакомой. Когда мы начали разбирать завал, то услышали страшные крики и брань.
– Кто там? Не смейте ко мне врываться, иначе я себя убью! Вот увидите, убью! Сто тысяч чертей!
– Ага, разбежался, как бы не так. Ты уже мёртвый! Других здесь не бывает! – крикнул ему Макс.
Человек затих, и музыка вместе с ним. Мы разобрали вход и вошли в пещеру. В дальнем углу сидел большой полный человек с растерянным, почти сумасшедшим взглядом. Волосы его торчали в разные стороны, и дети начали смеяться – уж очень сильно он был похож на ежа. Он выглядел так нелепо, что даже Макс не удержался и расхохотался вместе с детьми.
Я стала объяснять незнакомцу, что мы не причиним ему никакого вреда, а напротив, окажем ему любую, посильную для нас помощь.
– Тогда, будьте любезны, убирайтесь вон! И поспешите вернуть всё так, как было, и забудьте про меня.
Человек закрыл глаза и, притворяясь спящим, громко захрапел в такт какой-то мелодии. Делать нечего, придётся оставить его в покое. Насильно мил не будешь. Мы стали заваливать вход, но было очень жалко оставлять его одного. Когда последний камень был вставлен в стену, мы вновь услышали эту замечательную тихую музыку. Мы уже почти отошли от пещеры, когда Соня закричала:
– Смотрите, что здесь написано!
На гладкой поверхности камня была выбита надгробная надпись, она гласила:
Модест Петрович Мусоргский.
09.03.1839 – 16.03.1881
Безумным быть не грех, а грех себя любить,
Но мне лишь музыка дарует вечность…
Её одну люблю и ей молюсь, как раб,
И потерять её страшней, чем бесконечность…
Невероятно, человек, сам себе устроил место погребения! Надпись написал, чтобы все знали, что пусть сейчас он – ничто, но раньше был известным человеком.
А может, он написал это, чтобы самому не позабыть, кем он был когда-то, до того как умер? Как знать! Это навсегда останется загадкой, но я была уверена, что его спасёт музыка и именно она в своё время поможет ему найти дорогу к небу.
Я шла и думала, что, наверное, этому человеку повезло. Он нашёл покой в этой каменной башне и продолжает сочинять музыку. Только безумно жаль, что её больше никто и никогда не услышит.
Удаляясь всё дальше и дальше от этого места, мы насвистывали себе под нос услышанную мелодию, и каждый из нас вспоминал о своём сокровенном, о своих мечтах, которым уже никогда не суждено сбыться.
Этот день принёс нам ещё один сюрприз, куда более приятный, чем предыдущий. Плато пошло под уклон, наши ноги несли нас быстрее и быстрее вниз по склону, пока мы не оказались на краю. Нет, не на краю плато, а на краю обрыва. Вниз вела узкая тропинка, и мы начали осторожно спускаться. В небольшой впадине красовалась заправочная станция с маленьким магазинчиком и киоском «Союзпечать». Автобус послевоенных времён, смешной и круглый, с красной полосой по бокам, стоял на дороге возле заправки. Но не это было самое интересное, а то, что возле заправки была разбита клумба, и на ней росли бальзамины: белые, розовые, прекрасные бальзамины с тёмной сочной листвой. Мои девочки бросились к цветам, и я заметила, что как только они коснулись лепестков, их одежда сменила цвет. Не то чтобы она приобрела яркость, нет. Просто из серой она становилась грязно-розовой или грязно-голубой. Малышки были так счастливы, что мы не могли наглядеться на них, и наши сердца пели от радости.
