Сарита оставила его, не понимая, какой от него может быть прок в их миссии. Но предок есть предок, так что возражать не приходится. Правда, этого воспоминания с нее уже хватит. Ей хотелось, чтобы оно поскорее закончилось. Повторение сделало лишь еще тяжелее этот скорбный день, который она тогда едва пережила. Она пробиралась на кухню в поисках рыжеволосой. Нужно было поговорить с ней. Времени оставалось немного, а места в сумке Сариты еще меньше.
В спешке Сарита не заметила Лалу, которая толкалась среди людей, обдумывая свой следующий шаг, и крутилась возле ребенка, в одиночестве сидевшего на полу. Рыжеволосая уже заметила старушку и, хоть и вздохнула с облегчением, снова увидев ее в добром здравии, но докучливые вопросы Сариты надоели ей, поэтому она затерялась среди родственников и соседей, набившихся в гостиную. Ей здесь нравилось. Ей нравилось, когда люди собирались покурить, поговорить и пустить дальше вирус. Любой вирус преобразует среду. Любой вирус воздействует на работу организма, но этот вид вируса меняет человеческое видение. Это вирус, рождаемый словами, зажигающий мысль и распаляющий жар в теле человека. Это знание, то, без чего не может существовать ее мир. Она улыбнулась: как хорошо, что она живет в этом мире – мире, построенном из слогов и звуков и прочно скрепленном строительным раствором убеждений.
Ее мир выглядит и ощущается так же, как физическая Вселенная, хотя некоторые называют его отражением. Ее символ – это тоже дерево, подобное древу жизни, огромное, красивое, глубоко укорененное. Корни жизни простираются в бесконечность, а ее ветви дышат вечным светом, в то время как корни Лалы пьют из родника человеческих историй, а ветви приносят потом его плоды. Без нее нет мысли, нет реальности, размышляла она. Без нее лишь звери рыскают по дикому полю.
Она чувствовала в комнате присутствие живого Мигеля, хотя и не видела его. Он был не там, где сидел маленький мальчик, самостоятельно учившийся отслеживать силы человеческого чувства. Но Мигель был близко, он наблюдал и ждал подходящего момента, когда можно будет показаться. Если он здесь, то он наблюдает за этим ребенком, думала она. В памяти его оживают картины, и он любезно складывает их в сумку матери. Она знала: он покидает этот мир и не хочет в него возвращаться. Но ему придется вернуться. Придется, потому что Сарита не отступится. Он вернется, потому что хорошему ученику надлежит чтить учителя, если уж он не хочет уважить мать.
Лала прилегла на ковер рядом с одиннадцатилетним мальчиком, которым когда-то был Мигель, и посмотрела ему в лицо. Ах, это лицо! И глаза, прячущие в своей черноте ослепительный свет. Это были глаза мужчины, которым он однажды станет, мужчины, перед которым ей по-прежнему не устоять.
– Знаешь, как ты всегда был мне нужен? – прошептала она мальчику. – Ты видишь наше прошлое и будущее, любовь моя? Видишь, как мы будем танцевать с тобой в тысяче новых поколений?
Лицо мальчика не изменило своего выражения. Его черные глаза сосредоточились на том, чего больше никто из присутствующих не замечал. Вернее, никто, кроме нее. Лала вздохнула, откинула голову на ковер и закрыла глаза. Ей вспомнилось, как она впервые пришла к нему – уже не в видениях и мыслях, а в самом что ни на есть настоящем женском теле и мысля как женщина. Она дождалась, пока ему не наскучит, не приестся одна и та же безвкусная пища. Дождалась, когда он будет готов принять такое знание, которое доводит мужчин до помешательства. Только тогда она взяла его за руку и повела вспять, в древнее видение тольтеков.
