– Неужели ты и в самом деле думаешь, что тигр понимает твою речь? – спросил Томек.
– Амба такой же человек, как наша с тобой, – ответил Нучи, жестом руки требуя от сыновей, чтобы они поспешили с просовыванием длинной жерди между связанными лапами тигра.
Звероловы, время от времени сменяясь, несли на плечах «молодого» тигра, весившего не меньше сотни килограммов. Старый нанаец шел рядом, все время оправдываясь перед тигром и объясняя ему почему он должен был лишить его свободы.
Звездное небо искрилось над бескрайней тайгой. Стоял теплый, безветренный вечер. В лагере звероловов горело несколько костров.
Еще до сумерек боцман забился в свою палатку. Он даже не снял защитной сетки. Окутав голову марлей, моряк сидел у дымокура, то есть у треножника, где на проволочной жаровне горели кедровые шишки, от которых валил густой дым. Из глаз боцмана, раздраженных едким дымом, ручьями текли слезы, он ужасно потел, но с усердием римской весталки[18] подбрасывал шишки в огонь, чтобы тот не погас. Боцман заявил, что предпочитает утонуть в собственных слезах, чем дать себя на съедение проклятому гнусу. Поэтому он в одиночестве сидел в наполненной дымом палатке и из плоской бутылки глоток за глотком пил свой любимый ром.
Томек сидел в сторонке под деревом. Из-под полуприкрытых век он глядел на лагерь, совсем не обращая внимания на тучи гнуса, бешено вертевшиеся в неподвижном, влажном воздухе. И лошади, и собаки жались к дымящим кострам; их пугал жалобный вой тигрицы, время от времени доносившийся из глубины тайги.
Неспокойно себя вели и тигры, запертые в клетках. Они поминутно бились о решетки, отделявшие их от свободы. Томек прислушивайся к гневному рычанию тигров и одновременно наблюдал за отдыхающими друзьями. Вильмовский о чем-то беседовал с сыновьями Нучи, Смуга занялся перевязкой псов, раненых во время охоты, а Павлов, заткнув уши ватой, уселся рядом с неотступным Удаджалаком у костра, как можно дальше от клеток с разъяренными тиграми. Нучи ни на шаг не отходил от четвероногих пленников. Он пытался успокоить их словами.
Томек машинально отгонял рукой гнус, лепящийся к его лицу, выплевывал гнус изо рта, и все больше внимания посвящал старому нанайцу. После утренней беседы со Смугой Томек не переставал думать о том, как спрятать в лагере Збышека после его освобождения из ссылки. Ему приходили в голову самые фантастические идеи, но ни одну из них он не мог признать подходящей. Томек посмотрел на Павлова. Сыщик руками закрывал уши и исподлобья недоверчиво поглядывал на сидящего рядом с ним Удаджалака. Как раз в этот момент Томеку пришла в голову блестящая идея. Взволнованный ею, он встал и подошел к старому нанайцу.
– Послушай, Нучи, может быть, разложить больше костров вокруг клеток? Сегодня ужасно много гнуса, – спросил он.
– Наша развела довольно костер. Это не гнус их раздражает, – ответил нанаец. – Очень близко кружит мать амбы.
– А ты знаешь, где сейчас кружит тигрица?
Нанаец кивнул головой.
– Да, мы ее обидели, она тоскует по детям, – сказал Томек, наблюдая за выражением лица Нучи.
– Твоя хорошо говорит, – согласился следопыт. – Но наша любит малых амба и не обижает их. Наша дает есть, наша учит.
– Если бы тигрица знала это, она оставила бы нас в покое? – спросил Томек.
Нанаец буркнул себе что-то под нос и опять посмотрел в темную чащу тайги.
– Нучи, помоги мне найти тигрицу, – шепнул Томек.
