Позже Кузьма снова решил показать, кто в доме хозяин, но мать убежала. Недолго думая, тот направился к теще. Прыг в окно, рукой на стол, а там нож. Кутузов дернул Кузьму на себя и с разворота направил зубами в железный обвод печи. В результате меж губ стала блестеть потом нержавейка.
Позже, к концу зимы, дядю направили за сеном на дальнее поле – на гусеничном тракторе. В помощниках оказался тот же Кузьма. В сугробах при развороте трактор слетел с гусениц. Стали вдвоем «обуваться», но тяжелая гусеница не поддавалась. Кузьма поддерживал ее. Дядя дернул бортовой передачей, и кисть руки у Кузьмы оказалась измята.
Из больницы он вернулся лишь к маю. В ладони – вмятина. Величиной с яйцо. Врачи велели ему упражнять пальцы, используя детский мячик. Сережка принес ему от бабушки свой, и Кузьма теперь каждый день мял его, сидя в кровати.
Он мял тихо, понурив голову, и думал о чем-то своем. Матушка Анна Егоровна при этом ворчала, поминая братишку:
– Даже не пришел ни разу, не проведал…
Кузьма соглашался, молча. Ему словно нечего было сказать.
Потом, ближе к осени, когда Кутузов уж пересел на комбайн, полыхнул среди ночи бабушкин дом. Погорельцы подозревали в поджоге Шадрина Леонида, поскольку тот подъезжал к комбайнёру на лошади и просил отсыпать зерна. Но Кутузов отказал. Дай одному – другие приедут…
Шадрин сел в телегу, зло ощерился:
– Ну, смотри. Еще, может, встретимся…
Выходит, рассуждала бабуля, кроме Лёни некому было поджечь. По версии пожарного инспектора, впрочем, выходило, что причиной пожара оказалась просушка погреба – он же рядом, и в нем на ночь остался небольшой костерок. Так себе, одни угли. Но этого, говорят, бывает достаточно…
Ножовкин пробирался теперь вдоль забора, стараясь обойти просторную лужу. Старая история не выходила из памяти. Ясно, допустим, что погреб решили просушить – как и в прошлые годы. И дознание решило на этом сыграть – лишь бы не искать злоумышленника. Нашли, на что свалить! На затухшие угли! Несмотря на то, что в картофельной ботве оказался пустой огнетушитель, что использовали в те времена вместо канистры, – от него вели чьи-то следы – вдоль городьбы, на заднюю улицу. Забыли также про то, что Шадрин жил рядом с пожаром и мог пострадать в первую очередь. Выходит, что Лёня Шадрин не тянет на поджигателя. А кто в таком случае тянет? Тянет тот, безусловно, кому пожар не страшен! Тот, кто не связан с деревней! Кузьма Архипыч! Пришелец с Оби… Его дом стоял на отшибе. На задней улице… Он, как видно, давно вынашивал планы в отношении шурина – за выбитые зубы, за травму руки. К тому же – это уж точно! – он имел нездоровую тягу к огню, о которой почему-то никто не помнил. Как это называется? Точно! Пиромания! Неодолимое влечение к поджогам…
Ножовкин в удивлении выкатил глаза и даже сбавил ход. Странно, что сразу до этого не додумался. Он, обремененный опытом и юридическими знаниями, только сейчас понял, кого в таком случае надо брать в разработку. И плюнул под ноги, продолжая копаться в памяти. Зимой Ножовкин бывал у матери лишь с субботы на воскресенье. Кузьма жил теперь на широкую ногу: теща с шурином живут теперь в Моряковке, пожаловаться некому. Нажрётся – и в русскую печь, с головой. А, суки, сидите тут… Лампу со стола – и туда же. Со стеклом, керосином… Короче, гонял чертей.
Мать плачет, Серёжка трясется:
– Может, Вовку позвать Куклина. Он же сильный, работает.
