Следом встревоженный голос мужа:
— Мне кажется, ты горячая.
Ищу его руку, как спасательный круг, вцепляюсь. Слабость сильная. Сколько я спала: час или десять минут?
Дочка толкается. Кладу ладонь на живот.
— Я за врачом, — говорит Максим.
Его встревоженный тон мгновенно рождает панику. Чтобы Максим тревожился? Когда такое было?! Не пускаю сначала — нужен очень, чтобы рядом, чтобы со мной! Но потом включаю голову и слушаюсь.
Хлопает дверь, я остаюсь совершенно одна.
Наверное, эта минута тишины — самая страшная за весь день. Одиночество и полная неопределенность. А может, она самая страшная за всю мою жизнь?
Не хочу быть одна. Мамочка, права ты. Не готова я стать матерью, сама еще дура дурой. Помощь нужна. Все не по плану пошло, не о таких родах я читала и смотрела ролики, вот и растерялась. Страшно, ужасно страшно не справиться. Мне больно, а еще я нестерпимо... просто смертельно, оказывается, вымоталась.
Вот только о маме думать не получается. Максим. Я трезво понимаю, что если помощь будет, то с его стороны. Как бы там ни было между нами. Помощь обязательно будет.
Максим возвращается с доктором. Опять осмотр. А мне тревожно! Суечусь, ерзаю, мужа глазами ищу. Он у изголовья стоит, тоже нервничает. Все идет не так с самого начала.
— У нашей Виты все будет хорошо? — шепчу я. — Максим, поклянись. Ты ведь видел ее во сне? Пожалуйста, не лги. Какая она была?
Он касается живота впервые за последние недели, и дочка толкается точно в его руку. Мое бедное, кое-как склеенное сердце сыпется, сама я сыплюсь.
Как так выходит, что ближе его нет? Что в самые сложные моменты — всегда рядом именно он. Ну как же так, любви-то не случилось. Лишь расчет и голое раздражение.
— Она была здоровой, — произносит Максим. — С большими темными глазами и беззаботной улыбкой. — Он поворачивается к врачу: — Ну что там?
— Все-таки едем в операционную, — цокает тот языком. — Больше ждать не рекомендую, девочка опять повернулась, не хочет опускаться. — Доктор снимает перчатки и командует акушерке: — Готовимся быстро!
Время останавливается.
— Я помню, что вы модель и что вам важно сохранить живот, но...
— Вы шутите? Дочку спасите! — кричу я. Хватаю Максима за руку.
— Зашью максимально аккуратно. Шов будет почти незаметным.
— Максим… — Я сжимаю его ладонь изо всех сил. — Максим, пожалуйста, будь с ней. Максим, я умоляю тебя. Она родится, не оставляй. Ей будет страшно.
Наши глаза встречаются. Впервые за... не знаю сколько времени. Мы смотрим друг на друга, и мне плевать, что он думает и на какую бездомную я похожа. Я требую от него клятвы. Не отпускаю до тех пор, пока он не сжимает в ответ.
— Я тебе обещаю.
— Позаботься о ней.
Я паникую. Сквозь шум и кипеш слышу, как Максим говорит:
— Я останусь на операцию. Что для этого нужно?
Наверное, в такие моменты обиды остаются позади. Пусть сквозь зубы, но мы дали клятвы поддерживать друг друга в горести, и мы их исполняем. Если бы он попал в беду, я бы сделала то же самое. Была бы рядом столько, сколько потребуется.
Максим держит за руку, пока меня перевозят в операционную. Он рядом, когда подключают наркоз, рядом, когда я отрубаюсь, точно зная, что он не уйдет. Никакая сила его сейчас с места не сдвинет: ни люди, ни магия.
Он встретит нашу девочку.
***
Голова чугунная.
Кое-как, согнувшись пополам, я шаркаю к палате. Медсестра сказала, что дочка спит, мне ее принесут попозже, но разве можно дождаться? Как только смогла встать, сразу пошла. Хочу увидеть. Погладить. Может быть, даже... поцеловать?
