Тополь - страница 18

Некоторое время все молчали. Я и помощник испытующе смотрели друг на друга, слушая затихающее внизу бряцанье. Хозяин же, вероятно, не видел никого и ничего, выглядя полностью уничтоженным. Неожиданно он вышел из оцепенения.

– Господин чтец! – взревел он, кинувшись мне в ноги. – Милосердный господин чтец! Дом игр – для меня всё, моя пища, мой воздух, моя жизнь. У меня больше ничего нет. Вы знаете, господин чтец, как играют дети? Веря в игру, отдаваясь ей без остатка, самозабвенно. Окружающее не властно над ними так, как над взрослыми, потому что у каждого ребенка лежит в кармане ключик от мира игры, и он волен убегать туда, когда вздумается. Повзрослевший не теряет тягу к игре, но игра все же преснеет, она превращается в досуг, в частичку окружающего, самостоятельная вселенная гибнет, и если бы появилось такое место, не поганый угол в кабачке с парой подгнивших столешниц, а настоящее место, где взрослый мог бы препоручить себя игре, оторвавшись от этого проклятого сущего снаружи, тогда, о, тогда он на какое-то время вновь стал бы счастливым, по-детски счастливым.

– И осчастливленный новоиспеченный ребенок проиграл бы последние пожитки в кости, – вставил я, нахмурившись.

– Да, проиграл бы! – в каком-то бешеном восторге согласился владелец. – А на что он потратил бы их там? Просто пропил, или, в лучшем случае, вложил бы в хозяйство. Один человек ведет веселую жизнь в игре, другой – скучную без игры, смерть придет к обоим. Моя мечта была в том, чтобы дать возможность второму стать первым, и ради этой мечты, господин чтец, я пожертвовал даже тем немногим, что имел.

Он приостановился. Его тело продолжало трястись, а легкие жадно втягивали воздух.

– Признание, – выдохнул он вдруг. Я стоял к нему вполоборота, опираясь на перегородку, отделяющую кайму верхнего яруса от проймы зала, но тут невольно взглянул на его искаженное отчаянием лицо. Этот человек, судя по всему, готов был отгрызть мне ноги, если я, не отказываясь от своих намерений, пойду убирать его игровые столы.

– Вы же чтец, и обязаны выслушать мое признание, – продолжил он с какой-то жуткой решимостью. – Так, слушайте. Я родился в семье некогда зажиточного портного. Мой отец был легкомысленным и недалеким человеком, он почти не занимался делами, свалил всю работу на подмастерьев, а сам только кутил. Мать в противоположность ему была бережливой женщиной и из-за отца становилась бережливей и осторожнее день ото дня. Меня почти все время держали взаперти, боясь, как бы я не поранился на улице или не попортил одежды, что неминуемо повлекло бы за собой траты. Как следствие, у меня не было ни друзей, ни толком игрушек. А я так хотел играть! Я воровал дощечки у соседа-плотника и пытался вырезать человечков, но как-то раз раскровил палец. Меня наказали и отняли все, что я выстругал. Я подбирал обрывки ткани в мастерской и вышивал зверюшек. Это тоже признали воровством, и меня наказали еще сильнее. По счастью, мне удалось научиться читать, писать и считать, до того как деньги и заказы закончились. Отец, как выяснилось, влез в большие долги, и однажды за ним пришли всадники, больше я его не видел. Потом всадники выгнали нас с матерью из дома. Мы некоторые время шатались по Утесу, мать сумела подрядиться мести одну лавку, но вскоре сильно заболела: закашляла кровью, и нас вновь погнали. Следующей ночью мать умерла. Я пошел бродить по пристани, полуживой от голода и стужи (надвигалась зима). Как приблудному псу, мне доводилось кормиться лишь объедками из помойной ямы. Я оборудовал себе уголок на складе между тюками, но кладовщики, конечно же, быстро узнали об этом. На меня устроили облаву. Если бы я был сытым, они ни за что не поймали бы меня, но на деле я лишь едва переставлял ноги. Меня отвели к начальнику, и тот распорядился «поговорить насчет оборвыша с гостями». Эти слова не предвещали мне ничего радужного: гостями были работорговцы, в ту пору стоявшие у Утеса на якоре. Мое маленькое сердце сжалось от страха и отчаяния: в одно мгновение я был приговорен к медленной мучительной смерти в колодках, как вдруг меня выручило неожиданное обстоятельство: писарь, вносивший записи в судоходную книгу, попросил соседа сложить трехзначные числа, но пока тот тянулся за абаком