Что толку вспоминать это? – продолжила она, совсем погрустнев. – Те наивные мечты – теперь лишь воспоминания. Но ведь так обычно и бывает с повзрослевшими.
– Адерин, – произнес я, обхватив ее плечи.
Она резко оттолкнула меня. В ее полных влагой глазах бушевали боль и отчаяние.
– Прекрати, Арфир! Зачем ты вернулся? Чтобы мучить меня? Я могла быть твоей, я хотела быть твоей, но ты выбрал своего Карида, ты уехал, а я осталась одна. Подруг брали в жены, а я отпиралась, потому что ждала тебя, все лелеяла какой-то увядший цветок надежды и не смела выпустить. Но потом сдалась, он упал на землю, и весь Утес, весь свет прошелся по нему сапогами. Отец больше не мог отказывать лекарю, который стал верховным и заставил меня принять его ложку.23 Теперь ничего уже не вернешь, понимаешь? – ничего! Не подходи ко мне больше… пожалуйста.
Адерин бросилась прочь от меня, рыдая, а я смотрел ей вслед с глупейшим выражением на лице. Вопль в голове приказывал мне бежать за ней и умолять о прощении, но мое тело обернулось бездвижной глыбой. Его сделали таким слова единственной любимой мною женщины, потому что эти слова были правдой.
– Эйнин, пожалуй, нам понадобится еще несколько лавок, – обратился я к кузнецу, повысив голос, чтобы перекрыть окружавший нас гомон. Тот кивнул и незамедлительно устремился к погребу. У ступенек вниз его уже ждал Конан, к удивлению многих, этим вечером оставивший трактир и вызвавшийся помогать. Владелец питейной потряс руку кузнеца, и я не смог сдержать улыбку радости, еще раз убедившись в примирении давнишних друзей. Однако в моих мыслях роились и другие дела. Я вновь выглянул из чтецкой. Скамьи набились до отказа, казалось, что в читальню явился весь город. Ряды делились пополам поперечным проходом и в отношении один к двум – продольным. Треть, приближенную к жертвеннику, заняла знать и далее зажиточный люд, две трети, от прохода до входных дверей, – беднота. Горожане толпились и продолжали подходить, повергая ниц мои расчеты, следуя которым лишь половина скамей могла оказаться занятой. Посещению зажиточной части общества я, по-видимому, должен был быть обязан Нерис, посещению неимущей – Аифу. Однако и без них слухи о приезде нового чтеца, сына оружейника Амлофа, и о его первых свершениях, прытко разошлись по городу. Кроме того, это собрание стало, пожалуй, единственным помимо трактирных, какому не препятствовала ратуша. То и дело я выхватывал из толпы черты знакомых: во втором ряду мне попались ссутулившийся Двирид, его улыбчивая супруга и не менее улыбчивый Анвин, чуть поодаль неожиданно обнаружились пунцовощекий травник и принимавший меня рыжий стряпчий, пришли на чтение Кледвин и Дилан-корабел. Скользя взглядом по скамьям, я запрещал себе отдавать отчет в том, что искал в их обитателях лишь одного, но так и не достиг успеха.
Чего ждали от меня все эти люди? Развлечения, совета, облегчения страданий? Надменные лица одних бросали усмешки, суетливые глазки других горели любопытством, и лишь в немногих взорах мне удавалось разглядеть надежду. Но готовы ли были даже те из них, кто действительно пришел в читальню за помощью, к испытанию, которому я собирался их подвергнуть? Готовы ли они были к свободе?
Я подал знак помощникам на втором ярусе и двинулся к жертвеннику. В тот же миг гомон утих, а сверху раздались первые звуки угодной Кариду песни. Приблизившись к Великому Столу, я повернулся спиной к слушающим и встал на колени, обратив руки и голову к камню, а сердце к Вышнему так, как был выучен и умел. Когда песнь стихла, я обернулся к горожанам и, раскрыв руки, приступил к чтению:
